Ревизия командора Беринга
Шрифт:
К чему этот сон снова приснился? К какой новой напасти?
3
Снаряжая сибирскую экспедицию Беринга, всё подсчитала, всё предусмотрела Адмиралтейств-коллегия.
На назначенные в плавание к Америке корабли определили следующие комплекты. На первое судно капитан-командора: лейтенант — 1, штурман — 1, подштурманов — 2, поп из учёных — 1, лекарь — 1, подлекарь — 1, учеников — 2, боцман — 1, боцманмат — 1, квартирмейстеров — 2, комиссар — 1, трубачей — 2, подконстапель — 1, канониров — 6, писарь — 1, подшкипер — 1, матросов — 12, сержант — 1, капрал — 1, солдат — 24, барабанщик — 1.
На второе судно капитан-лейтенанта
В вояж к японским берегам в команду капитану Шпанбергу: на бот: штурманов — 2, штурманских учеников, знающих геодезическое дело — 2, боцманмат — 1, квартирмейстер — 1, подконстапель — 1, лекарь — 1, канониров — 2, комиссар — 1, писарей — 2, конопатчиков — 2, плотник — 1, матросов — 12, солдат — 26, трубачей — 2, пои — 1, барабанщик — 1. Да ещё на дубель-шлюпки, которые пойдут вместе с ботом: подштурман — 1, боцманмат — 1, квартирмейстер — 1, подконстапель — 1, лекарь — 1, поп — 1, канониров — 2, писарь — 1, конопатчик — 1, парусник — 1, плотник — 1, матросов — 2, солдат — 26 на каждую дубель-шлюпку.
Точно так же расписали, сколько народу потребуется в северные отряды, и те, что пойдут из Архангельска к Оби, и те, что двинутся из устья Оби к Енисею, и те, что из устья Лены направятся к Енисею и в сторону Чукотского мыса...
Сказано было в инструкции, где запасы брать, кому, сколько и в какие сроки платить.
«По всемилостивейшему Ея Императорского Величества указу назначенных в ту экспедицию служителей всех, кои во оной будут, жалованьем наградить и пока в той экспедиции пребудут давать против окладов их вдвое... А унтер офицерам и рядовым для той же посылки, дать здесь впредь на половину года, а на другую половину года сколько им в дачу надлежит то число суммою на них отпустить помянутому г. капитан-командору, понеже коллегия сумнительна, ежели им сполна единым разом то жалованье на целый год дать, то из них могут найтись иные в невоздержанности, отчего прийти они могут в бедность. Чего ради ему г. капитан-командору велеть из той суммы, которая отпустится ему, производить оным служителям, усматривая ежели которые находятся в добром состоянии и в воздержанности и на исправление требовать будут, таким по силе вышеписанного Ея Императорского Величества указа производить по окладам их сполна против других, а которые по усмотрению его не в таком же состоянии и в невоздержанности, тем давать по рассуждению его Беринга, усматривая чтоб от невоздержанности не могли придти они в бедность...»
Всё предусмотрела Адмиралтейств-коллегия... А чего позабыли указать, так то дополнительно указано будет. Чего и когда делать, куда и зачем ходить...
Обоз, казавшийся в Петербурге таким бесконечным, ещё сильнее прирос в Казани, в Екатеринбурге, в Тобольске... Но втянулся в Сибирь и где теперь? Растаял, разбившись на крохотные песчинки отрядов...
От Печоры до Камчатки растянулась Сибирская экспедиция. Сплавляли по сибирским рекам бесконечные дощаники с грузами, прокладывали дороги, исследовали перевалы, искали железо, медь, серебро, собирали гербарии, рылись в сибирских архивах... А вдоль северных берегов империи, по самому краешку Ледовитого океана, крохотные и неразличимые, бежали наперегонки с полярной зимой ощетинившиеся вёслами дубель-шлюпки с ободранными, изгрызенными льдами, бортами...
В своё первое полярное лето 1734 года лейтенант Овцын вёл топографическую съёмку Обской губы. Ночи были светлыми и прозрачными. Яркими и нарядными цветами полыхала раскинувшаяся по берегам тундра...
Нанесли на карту устье реки Таз, где стояла легендарная Мангазея, и тут, в самом начале августа, укрывая ещё не отцветшие цветы, густо повалил снег. 5 августа, когда снегопад прекратился, «взяли солнце» и выяснили, что плывут уже за семидесятым градусом северной широты. Через несколько дней поломался руль и пришлось возвращаться назад. В самое время повернули. Ещё несколько дней — и не вырваться бы из ледового плена...
Оставив команду ремонтировать судно в Обдорске, Овцын с подштурманом и геодезистами отправился в Берёзов. Надо было чертить карты, заготовить провиант для плавания на будущее лето.
Кроме того, сладко сжималось сердце лейтенанта при мысли, что он снова увидит в Берёзове красавицу княжну... И это, пожалуй, и было главной причиной, по которой спешил Овцын в Берёзов. Он не думал сейчас об опасностях, которые таил роман со ссыльной невестой императора. Не думал, ровня или не ровня ему Долгорукова. Он вообще не думал и даже не мечтал ни о чём. Просто всё это лето в белых полярных ночах неотступно стояли перед ним глаза Долгоруковой. Её вспоминал Овцын среди горящей цветами тундры. Её голос слышал, когда повалил густой, окутавший всё белёсой пеленой снег...
И теперь, приближаясь к Берёзову, всё чаще и нетерпеливей колотилось сердце Овцына. И когда завиднелся впереди шатёр церкви, показалось, что выскочит сейчас сердце из груди, и — кто знает? — может, и выскочило бы, и другого лейтенанта снарядила бы Адмиралтейств-коллегия пробиваться сквозь льды, наносить на карту берега океана, и не было бы доноса подьячего Осипа Тишина, не было бы розыска, не лишили бы, глядишь, капитан-командора Беринга двойного жалованья... Только не выскочило никуда сердце лейтенанта. Ещё не доехав до взгорка, с которого открывались берёзовские избы, увидел Овцын вставшую на крутом берегу княжну, и, позабыв про обычаи и условности, бросился к ней, и, если бы отшатнулась в испуге или удивлении княжна, с этой кручи и рухнул бы в ледяную воду... Но не отшатнулась, не испугалась княжна. Раскинула руки, ловя летящего над землёй чернобрового лейтенанта...
— Митенька! — услышал Овцын и подхватил княжну на руки, закружился с нею на самом краю пропасти...
Завалило и Берёзов снегами глубокими, затрещали морозы лютые, засвистела на речном просторе нескончаемая пурга, тьма опустилась на землю... Но ни морозов, ни воя пурги, ни тьмы приполярной ночи не помнил Овцын и, как пролетела во льдах и любовном чаду бесконечно долгая зима, не заметил.
Очнулся, когда в марте воротились посланные им казаки под командой Петра Лапотникова. До самого океана дошли они полярной зимой по правому берегу Оби...
— Точно ли дошли? Как вызнали? — допытывался Овцын.
— Точно, ваше благородие... — отвечали казаки. — Не сумлевайся... И помылиться [6] никак невозможно. Такие ледяные горы в океане стоят, что когда сам увидишь, сразу поймёшь, что такое...
Разорвал Овцын обхватившие его шею руки княжны.
— Жди по осени! — крикнул и помчался в Обдорск.
Там, слава Богу, всё исправно было. Из команды никто не захворал. Приобвыкли сырой оленьей кровью да топлёной елью цингу гнать. И корабль ладно изладили. Обшивку новую, взамен льдами изгрызенной, поставили. Вёсла новые вытесали. Якоря отковали.
6
Ошибиться.
Ну и ладно... Как только открылась река, сразу в путь двинулись...
И вот — но знакомому пути шли, лишнего времени нигде не тратили, а всё одно — к морю и на этот раз пробиться не успели. 10 июля преградили дорогу сплошные льды, и никакой щёлочки, никакого зазора в этой заставе не было.
Восемь дней ждали, пока подует ветер с берега и отодвинет прибрежные льды. Только так и не дождались. Незаметно подкралась цинга. Сонная тоска охватила команду. Желтели лица, распухали ноги, зубы шатались и выпадали. Перед тем как и его свалила болезнь, Овцын успел собрать консилиум и отдать приказ возвращаться. Как добирались до Семиозерья, уже не помнил. Лежал, не вставая... Слава Богу, в Семиозерье продовольственные склады были... Собрали карликовые ели, варили пастой... Снова удалось отогнать болезнь, страхи цинготные...