Ревизия командора Беринга
Шрифт:
— Оно верно... — опомнился офицер. — Меньше знаешь, и душа меньше болит. Это уж у меня участь такая...
— Вы об Афанасии Федотыче Шестакове вспомнили... — стараясь перевести разговор в безопасное русло, сказал Дмитрий. — Смелый, видать, человек был?
— Смелый... — ответил офицер. — А тоже до того в Тобольске досидел, что выть по ночам стал.
— Как это?!
— А так... Выйдет сюда, на берег, со штурманом своим... Гансом его, кажись, звали... И воют вдвоём...
— Я бы тоже сейчас повыл маленько... — сказал, криво
В шутку хотел сказать, только не получилась шутка. Уже стемнело совсем. С высокого берега всё небо, изукрашенное яркими звёздами, видать. Поблескивала внизу тёмная гладь воды... И рядом с широтой речною, с небесною бесконечностью совсем муторно на душе становилось. Впрямь — завыть хотелось...
5
Когда канцелярист взглянул на подорожную, протянутую Овцыным, глаза его выпучились, а рот раскрылся. Так, с раскрытым ртом, и поднялся канцелярист из-за стола...
— В чём дело? — обеспокоенно спросил Овцын.
— Од-дну минуточку... — выдавил из себя канцелярист и, пятясь, исчез в соседней комнате.
Овцын пожал плечами. Задумчиво прошёл к окну... Задержался тут... Под деревьями у входа в канцелярию, в новых зелёных кафтанах с алыми обшлагами, стояли лейтенанты Лаптевы... Овцын побарабанил пальцами по стеклу, чтобы привлечь их внимание, но с шумом распахнулась сзади дверь и раздались тяжёлые шаги. Овцын обернулся. С направленными на Овцына штыками стояли солдаты.
— Вашу шпагу, лейтенант! — потребовал у Овцына пожилой офицер.
— В чём дело?!
— Вы арестованы!
— За что?!
— Вам всё объяснят! — сказал офицер.
Ничего не понимая, Овцын оглянул настороженные лица солдат, успел заметить мелькнувшего в проёме двери канцеляриста, который всё ещё не закрыл рот, потом непослушными пальцами начал отстёгивать шпагу.
Происходящее было настолько нелепо, что Овцын даже не испугался. Только досадовал, что, похоже, срывается вечеринка с друзьями.
До позднего вечера Овцына продержали под караулом в комнатушке без окон. Был сделан досмотр его вещам.
— Что это? — вытаскивая пакет с отчётами и картами, спросил пожилой офицер. Овцын объяснил.
Потом снова спросил, за что его арестовали.
— Скоро вы всё узнаете... — ответил офицер и отложил пакет в сторону.
— Это отчёт об экспедиции, посланной по высочайшему повелению... — глядя на пакет, проговорил Овцын. — Он должен быть доставлен его сиятельству графу Головину, президенту Адмиралтейств-коллегии.
— Я доложу о вашей просьбе, — сказал офицер.
Вечером Овцына отвели в острог. И только через два дня вызвали на допрос... Допрашивал Овцына капитан Ушаков.
— Расскажи о письме, Дмитрий Леонтьевич... — попросил он.
— Какое же это письмо?! — удивился Овцын. — Это отчёт в Адмиралтейств-коллегию... Точно такой же господину капитан-командору Берингу в Якуцк послан.
— Беринг уже получил его... — сказал Ушаков и вытащил из лежащей перед ним папки листок бумаги. — Вот ответ капитан-командора... Курьер следом за тобой приехал... Никак догнать тебя не мог. Если любопытствуешь, можешь посмотреть...
И он подвинул к Овцыну письмо.
«Государь мой Дмитрий Леонтьевич! — писал Беринг. — Желаю Вам здравия и благополучия на множество лет. А мы с командою обретаемся в Охоцку, за помощию Божиего в добром здравье. За писание ваше, отпущенное от 14 декабря прошедшего 1737 году, а в Охоцку полученное июля 31 чисел сего 1738 году, в котором (кроме полученного от Вас того же числа рапорту) объявляете о счастливом на судне от Обского устья через Северное море в Енисей-реку Вашем прибытии, благодарствую и весьма радуюся о таком благополучном и ещё до сего необретённом, ныне же счастливо Вами сыскан ном новом пути, причём и Вас о таком Вашем благополучии поздравляю. И прошу, дабы я и впредь приятным вашим уведомлением оставлен не был, чего охотно слышать желаю.
Я иного к Вам писать не имею, токмо объявляю о господине капитане Шпанберхе, что он из Охоцка в надлежащий ему вояж з Божею помощью уже отправился в минувшем июне 18 числе сего года благополучно.
В протчем остаюсь ваш охотный слуга. W. Bering».
Даже слеза навернулась на глаза лейтенанта, когда читал это письмо. Всякому лестно такую похвалу услышать, а в том месте, где оказался Овцын, похвала в десятки раз дороже была.
— Дурак ты дурак, лейтенант... — сказал Ушаков, забирая бумагу. — Через месяц уже в Петербурх приехал. Глядишь, и в капитаны бы тебя произвели... А теперь кто ты есть?
— Я — лейтенант Русского флота! — ответил Овцын. Звонко и решительно прозвучал его голос.
— Уже не лейтенант... — сказал Ушаков. — Теперь ты просто государственный преступник. И все. Итак! Я тебя ещё раз спрашиваю о письме, которое княжна Долгорукова в Петербурх передавала... Что будешь ответствовать?
За два проведённых в остроге дня многое было передумано Овцыным. Всю свою жизнь перебрал. О письме княжны Кати тоже вспоминал. И всё равно, хотя и догадывался, оставалось сомнение, теплилась надежда... Теперь ни сомнений, ни надежд уже не могло быть.
— Не возил от Долгоруковых никаких писем... — сглотнув вставший в горле комок, ответил Овцын.
— Не возил так не возил... — сказал Ушаков. — О письме я ещё спрошу тебя, когда на виске будешь... А с князем Иваном злоумышлял чего?
— Чего я злоумышлять с князем мог? — ответил Овцын. — Не такое моё происхождение, чтобы князья со мной компанию водили. Достоинство не то.
— Зато теперь ты в достоинстве с князем сравнялся... Оба — государственные преступники... Может, скажешь, что и с подьячим Тишиным не дрался?