Революционная сага
Шрифт:
Рихард просто слонялся: был он несколько уязвлен тем, что именно девушка, а не он нашла выход. Где-то, в глубине души ему хотелось, чтоб у той ничего не получилось, чтоб он сам героически всех спас…
Но вот беда: мысли в голову не шли, а от того, как справится Ольга, зависела и его собственная жизнь…
Рихард прошелся по бронепоезду.
На командирском посту стояла вполне приличная радиостанция, собранная в Петербурге на заводе братьев «Гальске-Сименс». От нечего делать Аристархов включил приемник, начал крутить верньер настройки, проверяя диапазон.
Черные динамики долго шипели, словно змея, заболевшая двухсторонней пневмонией. Однако, скоро удалось поймать остаток какой-то песни. Обрывок был таким коротким, что Аристархов так и не угадал мелодию.
Но из динамиков послышался бодрый голос:
— В эфире радиостанция "Белая волна". Продолжаем программу "По вашим заявкам". На наш телеграфный адрес поступила заявка из Омска. Для Антона Ивановича Деникина из Екатеринодара просят поставить песню "За рекой Ляохе". Выполняем просьбу.
Раздался треск — где-то далеко, на радиостанции ведущий ставил иглу граммофона на начало нужной дорожки. Прежде чем заиграть, пластинка сделала несколько холостых оборотов. И даже за сотни верст Аристархов понял: песню эту ставят часто, дорожка изрядно заезжена.
И вот запел хор, печально и сурово:
"…
За рекой Ляохэ загорались огни,Грозно пушки в ночи грохотали,Сотни храбрых орловИз казачьих полковНа Инкоу в набег поскакали.…"
На несколько секунд радиостанция подавилась помехами, но очнулась и продолжила:
"…
Одолели и горы и степи.Вдруг вдали, у реки,Засверкали штыки,Это были японские цепи.…"
Снова начались помехи. Теперь выглядело так, словно шум наплыл на частоту злонамеренно, кто-то гонит иную, отличную от «Белой», волну. Совершенно отчетливо прозвучали задумчивые слова отчего-то на английском "Number nine, number nine".
Затем эфир очистился и запел иной хулиганско-развеслый хор:
"…
Восстала, проснулась народная воляНа стоны Комунны, на зов Ровашоля,На крики о мести погибших людейПод гнетом буржуев, под гнетом цепей…"
Рихард горько вздохнул и выключил радио.
В металлической коробке броневагона было холодно и Геллер вышел на воздух.
Болела голова, она была тяжелой, словно вместо крови ее омывала ртуть. Аристархов просто чувствовал, как внутри его мозга зреет и ширится инсульт.
Он подошел к Ольге:
— Моя помощь не нужна?
Та не ответила, а просто отмахнулась.
— Я так и думал. — подытожил Рихард…
Не обращая на Геллера никакого внимания занялась своим делом, и стала рассказывать что-то колдуну:
— А как-то был случай, что на завод привезли много прозрачной брони. Я изготовила танк из бронестекла. Была довольно перспективная машина, но в серию не пошла. Запротестовали танкисты: вероятно, они очень стеснительные люди и не хотят, чтобы посторонние видели, чем они под броней занимаются.
Геллер развернулся и ушел в зал ожиданий, прилег на лавку и, накрывшись шинелью, смачно заснул…
Горнист достал трубу, о рукав отер мундштук.
Поднес трубу к губам, но тут же ее убрал, печально осмотрелся по сторонам. Вот сейчас он сыграет «подъем», разрушит тишину. Звук будет не слишком громким как для большинства солдат, привыкших спать даже под звук канонады.
Но его услышит кто-то пребывающий в полудреме, вскочит на ноги, растолкает товарищей.
И уже через пару минут войско придет в движение.
Чувствовал ли трубач себя богом, способным одним звуком изменить мир? Где там… Хотелось как минимум оставить мир в покое, сохранить тишину, даже заснуть самому. Но у него был иной приказ.
Как бы то ни было, рассвет невозможно отменить.
Он снова поднес трубу к губам и был готов играть, но его отвлек какой-то звук, шедший из утреннего тумана. Казалось, будто работала паровая машина и она приближалась.
Еще через минуту из тумана показалось металлическое чудовище — поставленный на гусеницы бронепоезд.
Горнист успел сыграть «подъем» и тут же, без паузы выдул "к оружию".
Ответно носовое орудие ударило холостым. Так получалось, что холостой выстрел, саамы безобидный звучит громче всех.
Перепуганные солдаты вскакивали, хватались за винтовки, пулеметы.
Кто-то стрелял, но пули отскакивали от брони, вязли в ней.
Артиллеристы разворачивали орудия, но было поздно: бронепоезд уже несся через лагерь, и невозможно было ударить по бронепоезду, чтоб не задеть своих.
Затем хлопнули минометы. Туман мешался с дымовой завесой.
В лаге царила если не паника, то неразбериха, и просто удивительно, что никто не погиб под гусеницами, не попал под пули, выпущенные товарищами.
Дав на прощание гудок, бронепоезд уходил в туман.
…Бронепоезд нашли только к вечеру.
Собственно, было это совершенно нетрудно: его гусеницы оставляли за собой след характерный, хорошо заметный, и батальон шел по ним, не делая привалов.
Обнаружился беглец посреди лужайки, совершенно неуместный, словно броненосец, собранный в деревенском пруду. Но от этого он не выглядел менее безобидным.