Революция грядет: борьба за свободу на Ближнем Востоке
Шрифт:
Заявление Коффи, казалось, означало, что США будут вести политику, которой не было раньше. И действительно, многие десятилетия Вашингтон безучастно взирал на угнетение меньшинств в целом и на религиозные преследования в частности: на геноцид в Биафре и на юге Судана, преследования коптов, ассирийцев и бахаистов. Я наблюдал это равнодушие, еще когда жил на Ближнем Востоке, задолго до своей эмиграции. Почти десятилетие спустя после развала СССР и многих лет давления, которое оказывал конгресс, администрация Клинтона стала проявлять хоть какие-то признаки заинтересованности положением религиозных меньшинств. Я же чувствовал, что бюрократы теряют время. Преграды, которые возводила «длинная рука» нефтяных режимов в правительстве США, были непреодолимы. Успехи, о которых заявлял Госдепартамент (такие, как открытие новых ведомств и запуск новых программ), на самом деле не слишком помогли в противостоянии деспотам, режимам
Коффи признал: «Я говорил, например, о том, как арабо-израильской конфликт спровоцировал появление на свет таких экстремистских группировок, как «Хамас», усугубил религиозную напряженность и нетерпимость в регионе. Я указал на то, что наша политика направлена в первую очередь на укрепление мирного процесса на Ближнем Востоке». Услышав это заключение, я понял, что и в 1990-х гг. угнетенным народам Ближнего Востока надеяться не на что. Я прошептал своей подруге Бат Еор, что пока в свободном мире не грянет гром, люди, за которых мы просим, помощи не дождутся. Она ответила: «Dhimmis, все они стали дхимми».
Это слово, производное от арабского Ahl al Dhimma, отсылает нас к временам арабского завоевания Ближнего Востока. Население региона, завоеванное в VII в. Халифатом, многие века после этого жило в оккупации. Халиф Омар, покоривший Иерусалим и Сирию, издал для их народов кодекс и «защитил людей». В соответствии с этими законами евреи и христиане, пожелавшие остаться в «земле ислама», платили особый налог и считались людьми второго сорта. Они были дхимми, жившими под властью Халифата. Вначале этим термином называли угнетенные народы, живущие под игом исламской империи. Но в последние несколько десятилетий, особенно после того, как ряд неисламских меньшинств выступил против современных сторонников джихада или панарабизма в Ливане, Судане, историки и интеллектуалы начали использовать этот термин в уничижительном смысле. Сегодня слово дхимми относится к тем представителям свободного мира, которые по материальным соображениям предпочли толерантность в отношении сторонников джихада. Бат Еор в Европе и я сам в США начали использовать этот термин по отношению к тем людям на Западе, которые уступали давлению ОПЕК и комиссии конгресса США по делам нефтяной промышленности, позволяли нарушать права человека в угоду интересам нефтяных государств.
Перед западными правительствами стоял следующий вопрос: будут ли их лидеры и бюрократы противостоять арабским и исламским режимам в вопросах прав человека как свободные люди или поступят как дхимми? В 1990-е гг., несмотря на поворот конгресса США к либерализации и предоставлению больших свобод национальным и религиозным меньшинствам в регионе, государственная машина оставалась оплотом политического воплощения неравноправия дхимми. Такое отношение укрепилось и в Западной Европе, оно превалировало в Канаде. На упомянутых выше показательных слушаниях в 1997 г. под председательством сенатора Сэма Браунбэка мы поняли, что стена, воздвигнутая нефтедолларами, слишком крепка. Ее невозможно разрушить. Количество комитетов и комиссий по правам и свободе религий росло, росли и их бюджеты. А в их руководстве заседали ученые и политики, которые под руководством Белого дома и Государственного департамента исследовали проблемы «толерантности», но реальная политика так и не была сформулирована.
Довольно скоро на этих заседаниях с легкой руки ближневосточных режимов стали присутствовать представители исламистских группировок. И им удалось полностью парализовать работу. Они не могли позволить, чтобы религиозные меньшинства получили свои права. Это привело бы к наделению еще большими правами других угнетенных народов и падению правящих элит. Ничто не изменилось со времен окончания «холодной войны». «Железный занавес» теперь окружал весь Ближний и Средний Восток, а американская и западная дипломатия не могли и в большинстве случаев не хотели бросать вызов нефтяным магнатам, в руках которых находилась власть.
Однако когда в 2001 г. под ударами «Аль-Каиды» рухнули башни-близнецы, внешняя политика США начала менять свой вектор. Как уже упоминалось, западные защитники прав человека на Ближнем Востоке, включая меня, с радостью восприняли рассуждения администрации Буша о важности распространения демократии. Мы с удовлетворением наблюдали, как все более широкая группа неоконсерваторов и либералов поддерживала новое направление во внешней политике страны. Но большинство из нас все еще ожидало, когда же США предпримут конкретные шаги.
Серия стратегических решений о поддержке борьбы в Дарфуре, Ливане и Иране стала «первой ласточкой» нового направления в политике, призванного помочь угнетенным народам в регионе. Помимо смены режимов в Афганистане и Ираке, американская дипломатия самого высокого уровня была подключена к продвижению и пропаганде идей демократии в других странах.
Еще в начале этого процесса мы поняли, что самые энергичные действия предпринимают президентские политические назначенцы, а не профессиональные дипломаты. Я был одним из первых, кто заметил это несоответствие. Когда в 2002 г. в составе делегации НПО я встретился с сотрудниками Государственного департамента, чтобы передать наши предложения по освобождении Ливана от сирийской оккупации, лица бюрократов были мрачны, а речи уклончивы. В целом они не собирались нас поддерживать. При встрече же с назначенцами Буша приветствия были теплыми, дискуссии – предметными, а результаты – многообещающими. На Совете Безопасности ООН в 2004 г. у нас было несколько встреч с послом США Джоном Негропонте, который сыграл одну из ключевых ролей в принятии резолюции ООН, призвавшей вывести сирийские войска из Ливана. Это был шаг, которого мы не могли добиться с начала сирийской оккупации в июне 1976 г.
В попытке получить поддержку нашей идеи мы встречались с послом Джоном Болтоном, который возглавлял в Государственном департаменте политическое бюро. Болтон также был настроен позитивно и передал наши рекомендации в Белый дом. Независимо от дебатов, развернувшихся вокруг оккупации Ирака, американская политика в Ливане демонстрировала революционные перемены. Это был шаг вперед, о котором можно было лишь мечтать.
Другим признаком отхода от традиционной американской политики было изменение отношения США к режиму в Судане. После многих лет, если не десятилетий дипломатического замалчивания того, что становилось самым крупномасштабным геноцидом со времен Холокоста, американцы оказали серьезное давление на Хартум и международные организации, призывая их обратить внимание на ужасы, творящиеся в Дарфуре. В 2004 г. мы также стали свидетелями попыток США через ООН и другие организации признать кровавые расправы в Дарфуре как геноцид и призвать другие государства к санкциям и юридическим действиям, направленным против суданского режима. Этот революционный шаг был сделан сторонниками президента в противовес своим дипломатам. По некому совпадению, два госсекретаря при Буше-младшем были афроамериканцами – Колин Пауэлл и Кондолиза Райс. Поэтому было понятно, что африканцы по этнической принадлежности, возглавляющие американскую дипломатию, поддерживают освобождение народов Африки. По какой-то иронии, военные кампании на Ближнем Востоке курировал американец ливанского происхождения, генерал Джон Абизайд. Мне это представлялось неким историческим возмездием – представители угнетенных народов вернулись, чтобы восстановить справедливость, или по крайней мере стать ее орудием. К 2005 г. «дипломатическая» революция была в самом разгаре, все больше диссидентов надеялись, что самая сильная демократия на Земле встала на путь спасения угнетенных народов мира и вступит в противостояние с авторитарными режимами.
Оживление дипломатической активности и поддержка демократии на Ближнем и Среднем Востоке вскоре столкнулись с сильным сопротивлением. Это были американские же бюрократы, противившиеся ослаблению региональных нефтяных элит, местные авторитарные режимы и их мощное лобби, действующее по всему миру. В 2006 г., после выборов, в конгрессе США сменилось партийное большинство. К началу 2007 г. дипломатическая инициатива, направленная на поддержку освободительных движений, сошла на «нет». Госсекретарь Райс все еще произносила речи о «глобальной демократической революции», но соответствующую политику США уже не проводили. В последние два года пребывания у власти администрация Буша выглядела в глазах реформаторов из стран Ближнего и Среднего Востока, по крайней мере, нелепо. Президент и его помощники все еще проповедовали свободу и демократию, а профессиональная американская дипломатия вообще перестала предпринимать какие-либо шаги в этом направлении.
Последним оплотом противодействия «внутренней оппозиции» была делегация США в Совете Безопасности ООН, которую возглавлял посол Болтон, и новые политические советники в Пентагоне. На встрече с Болтоном в 2006 г. я убедился в его глубокой убежденности в том, что поддержка демократических сил в регионе в конечном счете уменьшит влияние сторонников джихада и их союзников. Немудрено, что «братство противников демократии» ненавидело его. Болтон был настоящим кошмаром для прочно обосновавшихся в ООН тоталитарных режимов, стратегов и идеологов джихада. Он превратил делегацию США в Совете Безопасности в основную международную силу сопротивления терроризму2.