Революция грядет: борьба за свободу на Ближнем Востоке
Шрифт:
Но выживет ли свобода, если Запад перестанет поддерживать демократию на Среднем Востоке? Это самый драматичный вопрос для Афганистана на ближайшие десятилетия1.
Что предшествовало режиму «Талибана»
Я узнал о талибском кошмаре, занимаясь изучением исламских движений и джихадистских организаций, которые мигрировали в Афганистан для борьбы с CCCP. Еще в 1980-е гг., когда я жил в Бейруте, мы знали их как «арабских афганцев». Это были салафиты из разных уголков Среднего Востока и соседних стран, которые покинули свою родину, чтобы освободить Афганистан от советской оккупации. По сути, большинство моджахедов были афганцами, которым было суждено родиться мусульманами. Лишь часть из этих боевиков была постепенно обработана
По мере того как я читал об их идеологии и стратегии, участвовал в полемике с их сторонниками из Бейрута, я пришел к выводу, что джихадистская сетевая организация, пронизавшая афганское движение сопротивления, имела более широкие цели, чем просто выбить русских из этой суровой страны. Судя по их литературе, джихадисты, продвигавшие идею исламизации борьбы в Афганистане, намеревались использовать конфликт, чтобы построить то, о чем они мечтали десятилетиями – фундамент Халифата, структуру под названием «имара», или эмират. Я писал, как отразилось это начинание на международной безопасности, свободе вероисповедания, правах меньшинств и статусе женщин. В разгар конфронтации Запада и СССР никого не интересовало будущее джихада – ни французских чиновников с Кэ Д’ОрсеXXXII, ни британский МИД, ни дипломатов из США и ряда других стран.
Сэр Джон Грей, бывший тогда английским послом в Ливане, с пониманием отнесся к моим опасениям по поводу хомейнистской и ваххабитской идеологической экспансии в 1980-е гг. На одной из наших встреч в Бейруте в 1987 г. он сказал мне: «Валид, мы, англичане, имеем в этом регионе очень богатый исторический опыт. Мы годами воевали с пуштунами и проиграли. Мы помогли клану Сауда и ваххабитам взять под контроль Аравийский полуостров. Мы хорошо знаем эти места, но сегодняшний приоритет – это победить СССР и обеспечить поток нефти. А после этого нам будет важно, чтобы этот поток оставался гарантированным. Пока моджахеды не создают угрозы нашим капиталам, зачем нам беспокоиться? А что уж они там творят со своим народом – это их дело».
Так Грей приоткрыл для меня мир реальной политики. Это было одно из первых моих знакомств с высшими приоритетами западных правительств. Беседы с американскими дипломатами отрезвили меня окончательно. В том же году я спросил одного из них, обеспокоен ли Вашингтон по поводу подъема исламизма в форме джихада, особенно среди моджахедов в Афганистане. Он ответил: «С какой стати?» – «Потому что это угрожает правам человека, положению женщин, немусульманских меньшинств и неортодоксальных мусульман», – объяснил я. Дипломат лишь улыбнулся: «Вы действительно думаете, что американская политика строится на ценностях, тем более на таких глобальных?» Я замолчал, обдумывая ответ. Но, честно говоря, возразить мне было нечего – я был просто поражен. В моем представлении, какая угодно демократическая страна могла отступиться от прав человека, но только не Америка! Я знал от французских, английских и других западных дипломатов, что нефть определяла внешнюю политику их стран, особенно с 1973 г. Но мне было сложно смириться с мыслью, что США стерпят бесчинства исламистских радикалов. Эта беседа состоялась за три года до того, как я «из первых рук» получил доказательства зависимости внешней политики США от нефтедолларов.
Подход США до 1990 г. казался мне странным, поскольку одна из форм джихадизма уже нанесла американцам серьезный удар. «Хезболла» дважды взрывала американское посольство в Ливане (в 1983 и 1984 гг.), стояла за захватом заложников, а иранский исламистский режим противостоял Америке. Тогда многим казалось, что конфликт касается не джихадизма как такового, а «шиитского экстремизма». Салафиты из Афганистана и окрестностей, которые в сущности были «суннитскими экстремистами», воспринимались в западном мире как союзники в борьбе против СССР. Поэтому подавление свобод режимом Хомейни было осуждено, а попрание прав человека салафитами – нет. Здесь и крылись причины нежелания Запада, в том числе и США, принимать во внимание антидемократический настрой группы моджахедов, которые в конце концов трансформировались в «Талибан» и «Аль-Каиду». Дипломаты и спецслужбы не знали – или не хотели знать – о фашистской сущности салафитского джихадизма.
Однако
Представители других западных стран оказались более открытыми для обсуждения возможной угрозы. Я беседовал на ту же тему с испанским послом в Ливане Педро Мануэлем де Аристеги, который был женат на ливанке. Он очень хорошо представлял, чем чреват подъем джихадизма для всего региона. Но, к несчастью, де Аристеги был убит снарядом, выпущенным с территорий, находившихся под контролем то ли террористических организаций, то ли сирийцев2. Его гибель стала недобрым предзнаменованием.
Я осознал всю важность идей «Талибана» для рядовых салафитов после того, как сам пообщался с ними. Силовая структура, возводимая в Афганистане, воплощала мечту убежденных джихадистов по всему миру о настоящем, истинном и чистом «исламском государстве». В 1980 гг. я полемизировал в прессе с экспертами, защищавшими исторические основы исламизма. Ближе к 1990-м гг. я общался с глазу на глаз с исламистами во время моих путешествий по Европе. Так вот, идеи, которые они выдвигали, были ранней версией того, что впоследствии трансформировалось в «Талибан» и в конце концов в «Аль-Каиду». Они называли афганский джихад «новым путем, ведущим к Халифату». С конца 1970-х и все 1980-е гг. я старался изучить почти все, что можно было узнать о джихадизме – его историю, стратегии, проекты будущего. И мне стала понятна судьба человечества в случае, если исламистская идеология одержит верх. В 1990 гг. я несколько раз сталкивался с глубокой решимостью людей, приверженных афганскому джихаду, читал протоколы Хартумских конференций 1993 г.3 и декларации «Талибана»XXXIII, появившиеся после захвата афганской столицы в 1996 г., отслеживал литературу, распространявшуюся новым режимом в Кабуле.
Личные встречи незаменимы для изучения взглядов рядовых сторонников нового Халифата. Осенью 1998 г. я пригласил самопровозглашенного «имама» прочитать лекцию на семинаре по исламской политике в университете Флориды. Он попросил, чтобы лекция называлась «Истинное исламское государство». Как и «новообращенная» женщина-профессор, проповедовавшая идеи Халифата, лектор говорил о теологии, о геополитике с точки зрения ислама. Когда его спросили, какова лучшая модель исламского государства в настоящее время, он ответил: «Она существует лишь в одной стране». Студент уточнил: «Это Иран»? Лектор ответил: «Нет, что вы. Их даже нельзя назвать настоящими мусульманами». Другой студент спросил: «Значит, это Саудовская Аравия»? Салафитский имам усмехнулся: «Саудовская Аравия следует верному учению в своих законах, но ее правители нехороши». Тогда я задал ему вопрос: «Так что же это за страна»? Он тут же выпалил: «Это Афганистан. «Талибан» – настоящее воплощение ислама, образ будущего Халифата, иншаллахXXXIV».
Тирания талибов
Постепенно мы все больше узнавали об идеологии международного джихадизма, который пропитал ряды моджахедов в конце 1980-х гг. и в 1996 г. трансформировался в могущественный режим талибов. Его тоталитарная сущность подтверждалась многочисленными жертвами, в первую очередь среди женщин. Сигналы бедствия шли от женских организаций задолго до теракта 11 сентября 2001 г. и вторжения США в Афганистан – они оповещали Запад о происходившем в стране гендерном угнетении. Я общался с множеством представительниц афганских женских групп в изгнании, подпольных движений в Афганистане, видел, насколько масштабна эта проблема. «Талибан» стал настоящим кошмаром для афганок. Работавших женщин уволили, фактически заперли по домам. Стали обычным делом аресты, оскорбления, пытки и смертные казни тех из них, кто не подчинялись – или обвинялись в неподчинении – законам шариата, принятым талибами.