Революция в стоп-кадрах
Шрифт:
Я родилась заново.
«Пойми: ты сама должна сделать выбор».
Впервые я услышала эти слова в четыре года. Тогда мне не вживили инлеи, никому не вживили; нас приходилось собирать вместе в одном и том же месте и говорить со всей группой, словно мы учились в какой-то старой школе из другого века.
Они показали нам, почему мы здесь: пылевые зоны, затонувшие побережья, слабые истощенные экосистемы, задыхающиеся от столетий человеческих отходов. Нам показали архивные съемки линчевания братьев Кох [2] , от которых мы стали чувствовать себя чуть лучше, но на самом деле оно ничего не изменило.
2
Здесь имеются в виду Чарльз Кох и Дэвид Кох, американские предприниматели и миллиардеры, владельцы компании «Кох Индастриз», которая производит нефтепродукты.
– У нас заканчивается время, – сказала наша учительница – наша первая учительница, и я до сих пор не могу вспомнить ее имя, но зато помню, что один глаз у нее был голубого цвета, а другой – янтарного. – Мы все предвидели, но по-настоящему не верили в собственные предсказания.
Она рассказала нам о рудиментах Манифеста Хокинга, о концепции Великого фильтра, о зловещих предзнаменованиях, что висели на фоне человеческой истории, как все увеличивающийся долг, сроки по которому давно прошли. И проценты набегали год за годом, и счет уже был не за горами, и мы с огромной скоростью неслись навстречу кирпичной стене, но, кажется, никто не мог дать человечеству по тормозам, и какой смысл теперь говорить об этом?
И все это было, пока не появилось первое Кольцо Хокинга. Пока первый ион водорода попал из одной точки в другую, не пройдя пространство между ними. Пока открытие нерелятивистских червоточин не дало слабую надежду, чтобы хотя бы малое число людей доберется до других, еще не загрязненных гнезд.
– Но это же не сработает! – выпалила я, а учительница повернулась ко мне и спросила:
– Почему же, Сандей?
Если бы я тогда была чуть старше, чуть быстрее, то могла бы одним духом выпалить все причины разом: неважно, насколько быстро они нас вырастят и отправят в путь, неважно, что наши аварийные люки могут в одно мгновение связать целые световые годы. Мы все еще здесь, и понадобятся столетия, чтобы попасть куда-то еще, и даже магическим мостам нужен какой-то якорь на обоих концах. А все, что мы сейчас узнали о наших собратьях – уничтоженные виды, пропущенные переломные моменты, множество бестолковых половинчатых решений, которые загибались уже на следующем цикле выборов – ничто из этого не оставляло надежды на глобальную инициативу, охватывающую тысячи лет. Мы были просто не способны на такое.
Но они не сделали нас умнее. Они лишь ускорили нас. Мой разогнанный крохотный мозг, может, и бежал в два раза быстрее, чем положено в его хронологическом возрасте, но как восьмилетка может осознать упрямую слепоту целого вида? Нутром я все понимала, но вот слов не знала. И потому смогла лишь тупо повторить:
– Слишком поздно. У нас, как вы сказали, кончилось время…
Какое-то время все молчали. Кай неодобрительно на меня посмотрел. Но когда учительница снова заговорила, в ее голосе не было упрека:
– Мы делаем это не для себя, Сандей.
Она повернулась ко всей группе.
– Именно поэтому мы не строим Нексус на Земле или даже вблизи от нее. Мы строим его глубоко в космосе, чтобы он смог пережить любую участь, которую мы уготовили себе. И там он будет… ждать тех, кто придет потом. Мы не знаем, кем станем через тысячу лет или через миллион. Возможно, уже послезавтра мы разбомбим все вокруг и отправимся в забвение. Мы такие. Но не теряйте надежды, ведь мы еще и другие, мы можем дотянуться до звезд. И если уже завтра впадем в дикость, то у нас в запасе будут столетия, чтобы подняться вновь, пока вы не проверите, как мы тут поживаем. А потому, вероятно, однажды вы построите врата, а из них ничего не выйдет – так будет в следующий раз, и в следующий, пока вы не встретите ангелов. Вы не знаете, но сможете увидеть будущее. Каждый из вас. Сможете увидеть, как все обернется. Если захотите. Это только ваше решение.
Кто-то захлопал, мы повернулись на звук. В дверях стоял мужчина, сутулый, глаза грустные, как у бассета, над совершенно неуместной улыбкой на таком лице. Учительница еле заметно покраснела от аплодисментов, подняла руку в приветствии:
– Я хочу, чтобы вы все познакомились с доктором Савадой. В следующие несколько лет вы очень хорошо его узнаете. Если вы последуете за ним сейчас, то он вам кое-что покажет.
Мы встали и начали собирать вещи.
– И через десять тысяч лет… – слова вылетели поспешно, словно она не сказала их, а позволила им сбежать, – если хоть что-нибудь скажет вам «привет», оно точно будет лучше всего того, что вы оставили позади. – Учительница грустно улыбнулась. – Разве за такое не стоит отдать жизнь?
Кай стоит в стыковочном зале ожидания, как я и думала. Даже сквозь его ухмылку я вижу, как он удивлен: я не должна идти сама по себе так скоро. Других – сбитых с толку, растерянных, не отошедших от шока – держат под локоть проводники, аккуратно направляют к их пожизненному заключению. Клиенты все еще моргают, не в силах избавиться от образов прозрения. Слепые с рождения, слепые снова, они даже не могут толком вспомнить, что увидели.
И не смогут. Их сконструировали случайно; может, лишь пара модов ради зеленых глаз или лучшего слуха, или защиты от рака. Их машины созидания не знали предвидения и будущего. Эволюции важно лишь то, что работает сейчас.
Я совершенно другая. Я вижу на световые годы вперед.
А потому никаких проводников для Сандей Азмундин. Моя пастушка все еще у шлюза, она явно ерзает от нетерпения, ждет, когда же я появлюсь. А я прошла мимо нее, и она меня даже не заметила; ее поисковый образ настроен на рассеянность, а не целеустремленность.
– Привет, – я улыбаюсь Каю. – Ты был не обязан сюда приходить.
– Получила, что хотела? Счастлива, наконец?
Да. Я действительно рада его видеть.
– Они тебя обыграли, понимаешь? – говорит он. – Думаешь, надула их, думаешь, удивила? Они прекрасно знали, что ты собираешься сделать. Неважно, что ты там узнала, неважно, чего добилась, они…
– Я знаю, – спокойно отвечаю я.
– Они хотели, чтобы ты сюда прилетела. Этот опыт даже в теории не мог поставить под удар твою преданность миссии. Он должен был ее зацементировать.
– Кай, я все это знаю, – я пожимаю плечами и беру его за руку. – Ну что могу сказать? Все сработало, – хотя и не так, как они думают. Я поворачиваю запястье, пока не показываются вены. – Смотри.
– Что? – Он хмурится. – Думаешь, я их раньше не видел?
Похоже, он не готов.
Я вижу, что он готов уйти, потому разворачиваюсь первой, лицом к невидимой линзе с другой стороны отсека. Машу рукой.
– Что ты делаешь?
– Приглашаю доктора выйти к нам.
И по его реакции я понимаю, что Савада привел помощника.
По приглашению они входят через боковую дверь, пересекают палубу, когда последние пилигримы исчезают в трубе.
– Мисс Азмундин, – говорит Радек (я целую секунду пытаюсь понять, откуда знаю его имя; оно появляется в памяти так быстро, словно он носит на костюме бирку).
– Сандей, – улыбается мне Савада. – Как свобода?
– Не совсем такая, как ее превозносят.