Революция в стоп-кадрах
Шрифт:
ТИШИНА: 6 СЕК.
Почему ты это сделала, Сандей?
С. Азмундин: Как думаете, наш разговор когда-нибудь начнется по-другому?
МС: Сандей, почему…
СА: Я этого не делала. Я вообще ничего не делаю. И никто из нас не делает.
МС: А, понимаю.
СА: И потом, когда они удалили опухоль из его мозга, заключенный перестал ебать все, что движется. Из его личности исчез даже намек на гиперсексуальную педофилию. И его, разумеется, отпустили домой, ведь он не нес ответственности: опухоль заставляла его делать все эти ужасные вещи.
МС: О, ты решила вновь обратиться к классике. Это хорошо.
СА: И все поздравили друг друга с озарением, порадовались чудесам современной медицины, и никому не хватило яиц задать вопрос: разве опухоль должна иметь хоть какое-то значение? Разве здоровые люди несут больше ответственности за то, как смонтирован их мозг? Разве они могут отредактировать или подрезать собственные синапсы так, как больным не дано?
ТИШИНА: 3 СЕК.
МС: Можешь не верить, но ты не первый человек шестнадцати лет, который задает подобные вопросы. Даже неускоренные подростки, насколько известно, время от времени борются с парадоксом человеческой природы.
СА: Да неужели.
МС: Конечно, обычно они подходят более зрело к проблеме. Например, не прибегают к фальшивым попыткам самоубийства.
СА: А с чего ты подумал, что она фальшивая?
МС: Потому что ты достаточно умна, чтобы все сделать наверняка.
СА: Я изучила материал. Что поперек резать, что вниз. Никакой разницы.
МС: Хорошо. Ты достаточно умна и знала: мы успеем вовремя, и неважно, как ты режешь.
ТИШИНА: 4 СЕК.
МС: Сколько раз я должен говорить, Сандей? Весь этот… театр… не нужен. Ты можешь просто уйти. Просто скажи нам и уходи.
СА: И что мне делать? Я – план Б. Резерв на случай, если команда А не решит какую-нибудь тупую проблему с энным количеством тел. Меня для этого сконструировали.
МС: Мы тренировали тебя быть инициативной. Давали образование, чтобы ты могла решать задачи общего характера. И если ты не знаешь, как продуктивно использовать этот навык в Солнечной системе, тогда продолжай в том же духе. В следующий раз попытайся выпрыгнуть из воздушного шлюза.
СА: Я такая, какая есть. Я сойду с ума, если буду заниматься чем-то еще.
МС: Так почему ты постоянно с нами борешься?
СА: Я такая, какая есть, не просто так. Вы меня такой сделали.
МС: Ты действительно думаешь, что я контролирую свои способности и желания лучше тебя? Всех… формируют, Сандей. Разница только в том, что нас сформировал слепой случай. А тебя мы сформировали с определенной целью.
СА: С вашей целью.
МС: Получается, опухоль все-таки имеет значение?
ТИШИНА: 2 СЕК.
МС: Стволовые клетки еще не прижились. Будешь расчесывать – останутся шрамы.
СА: А я хочу шрамы.
МС: Сандей…
СА: Пошел на хуй, Маморо. Это мое тело, даже если жизнь не моя. Можешь вычесть из залога на убытки, если не нравится.
МС: Постарайся отдохнуть. Симы Керра-Ньюмана завтра в 8:45.
На таком расстоянии от Солнца инерционных двигателей нет. Нет петлевой квантовой гравитации, нет волшебных червоточин. Рядом с такой массой любые реактивные движки дохнут сразу. А потому Базовый лагерь, чья привязь растянута до предела, запускает новый корабль для этой последней, кульминационной фазы нашего паломничества. «Автономность для людей»: экранированный кристалл, обрамленный скользящими зеркалами – полмиллиарда защитных осколков, концентрически выложенных, точно выровненных и постоянно подстраивающихся под окружение, чтобы уберечь нас от фотосферы.
Чито говорит, что лучшей ситуации и придумать нельзя, не в этой точке цикла: к нам идет стабильная пара солнечных пятен с диаметром в пике около пятидесяти тысяч километров. Вероятность коронального выброса меньше одного процента, и даже в этом случае он будет направлен в другую сторону. Не о чем беспокоиться.
Прекрасно. За бортом температура пять тысяч градусов, а мы живем и здравствуем, по-моему, это уже настоящее волшебство; почему бы не подкинуть в общую картину еще и цунами из радиоактивной плазмы, которое захлестнет нас со скоростью пятьсот километров в секунду?
Пилигримов связали и бросили в камере без окон, цилиндре метров шесть в длину максимум. Изогнутая переборка сияет бледно-желтой пастелью, как у нимба Иисуса. Мы смотрим вперед, привязаны к хребту, идущему вдоль оси отсека: каждый позвонок – это противоперегрузочная койка, каждый корешок – поручень или подлокотник. Нас зафиксировали ради нашей же безопасности. И ради безопасности других пилигримов. Никогда не знаешь, как автоматы отреагируют на автономность. Нам, в конце концов, не обещали блаженство. До меня доходили слухи – неподтвержденные, конечно, и никакого упоминания в корпоративных инструкциях о них нет – о первых турах, когда свободные во всех смыслах клиенты ногтями буквально срывали с себя лица. Сейчас компания старается рисковать по минимуму. Свободу мы будем познавать в оковах.
Прошло уже несколько часов. Вокруг не парят внимательные помощники, бдительные машины не ждут своего времени, если что-то пойдет не так. Под влиянием шести тысяч филигранных гауссов нельзя доверять ни технике, ни техникам. Впрочем, они за нами наблюдают сверху, из экранированного кокпита: под слоями мю-металла и сверхпроводников, до задницы зафарадеинные, они приглядывают за нами сквозь нить оптоволокна толщиной с человеческий волос. Если все пойдет не по плану, они захлопнут фильтры, вернут нас в мир часовых механизмов и рванут обратно, туда, где есть лекарства, шлемы Бога и дефибрилляторы.
У нас есть большой выбор заранее записанной музыки, чтобы мы не скучали. Но она никого не интересует. С тех пор как мы вылетели из базового лагеря, никто не произнес ни слова. Может, не хотят разрушать настроение. Может, прямо сейчас в последний раз анализируют механику чуда, забивая себя информацией, так как инлеи, которые обычно помнят такие вещи за нас, станут не только бесполезными, но и вредными, как только ставни откроются.
По крайней мере двое пилигримов молятся.
Переборка исчезает. Наше крошечное множество начинает охать. Мы лежим голые в море огня.