Ревущие сороковые
Шрифт:
Потом старая самка подплыла к потерпевшей. Она явно норовила оттащить свою дочь подальше от опасного места: стала толкать носом, затем повернулась на бок и обхватила ее грудными ластами.
Нас потрясла любовь матери. Боцман замахал руками и затопал по гулкому железу коваными сапогами. Но старая самка не обращала на него внимания.
— Подтягивайте к борту! — распорядился норвежец, повидавший на своем веку не одну китовую трагедию. Он решил воспользоваться удачей.
Старший механик дал на лебедку пар и стал подтягивать раненую китиху к носу. Мать не отставала от нее.
Когда старая самка приблизилась метров на двадцать, грохнул второй выстрел. Ростад всадил ей гарпун прямо под левый плавник.
Обливаясь кровью, самоотверженная китиха продолжала хлестать хвостом по воде. Она не уходила на глубину, а металась на поверхности.
Самцы, не понимая, что случилось с их подругами, обеспокоенно ходили вокруг, ныряли под них и тоже били хвостами. Видя, что старая самка теряет силы, они подплыли к ней вплотную и стали подталкивать ее головами, поддерживать плавниками, чтобы она могла дышать на поверхности. Они не уходили от нее, готовые пожертвовать собой.
Ула Ростад воспользовался благоприятным моментом: накачав китих воздухом, он одного за другим загарпунил и самцов.
Мужественное поведение горбачей удивило и потрясло нас. Судно возвращалось к базе, таща слева и справа по два кита, а мы не радовались богатой добыче. На душе было так тоскливо, что не хотелось ни есть, ни шутить.
ХИТРОСТИ ГАРПУНЕРСКОГО ДЕЛА
Я приметил, что в штормовую погоду Ула Ростад находит разные причины, чтобы не охотиться, а в спокойную — действует однообразно: старается подобраться к киту на такое расстояние, с какого невозможно в него промазать. Но не всякий кит так близко к себе подпускает. Пуганые животные, почувствовав опасность, норовят уйти под воду и вынырнуть вдалеке от судна.
Старик из-за своей нерешительности часто упускал добычу. Злясь, он обвинял в неудаче кого угодно, только не себя.
— С такой бестолковой командой мне еще не доводилось охотиться, — в сердцах говорил он. — Ни одного жеста понять не могут, способны только пугать китов.
— Трус он, вот кто! — разгадав старика, сказал наш рулевой Аркадий Трефолев.
А я подумал: «Действительно, если бы Тре-фолева поставить к пушке, он показал бы старику, как на Балтике стреляют». Эта мысль запала мне в голову: «А почему бы не испытать Аркадия? Комендор он отменный — с четырех кабельтовых во время войны всплывшие мины расстреливал. Неужели в кита не попадет?»
Вечером, выбрав удобную минуту, я подозвал к себе Трефолева и спросил:
— Тебе не скучно за штурвалом? Сердце комендорское молчит?
— Молчит, — сказал рулевой.
— Зря. Я бы на твоем месте к пушке попросился.
— Да разве этот крикун допустит? Эрик с ним еще до войны плавал, а в кита ни разу не стрелял.
— Можно ведь не со стрельбы начинать, сперва приглядись, вникни в тонкости дела. На шаманство Улы не обращай внимания. Старику хочется замутить нам мозги. А вот повадками китов он пользуется умело, знает, как подойти на выстрел. Советую понаблюдать, а мы с Се-мячкиным и Фарафоновым поможем. Идет?
— С удовольствием, товарищ штурман, — согласился Трефолев. — Иначе здесь захиреешь. Очень уж погода муторная — спал бы да спал. Говорят, что от сна не умирают, но и жить не живут.
Погода действительно была муторной и не располагала к веселью. Тяжелые облака низко висели над волнами океана и навевали тоску. Белесое и какое-то стеклянное солнце, изредка пробивавшееся сквозь толщу облаков, никого не согревало, словно это была луна, а не дневное светило.
От частых штормов тело казалось изломанным, а в голове беспрестанно шумело. Приходилось насильно заставлять себя подняться с койки, умыться холодной водой и отбывать очередную вахту под пронизывающим ветром и брызгами, летящими в лицо. Хотелось только лежать в сухой и теплой каюте, ни о чем не думая.
Чтобы не захандрить, большую часть времени я проводил на мостике, наблюдая за Рос-тадом, стремясь постигнуть хитрости гарпунер-ского дела.
Старик чутьем понял, что я за ним слежу. Ведя судно к китовым пастбищам, он с опаской поглядывал на меня и начинал петлять, чтобы запутать, не дать вести прокладку на карте. Норвежец знал, что без береговых ориентиров, звезд и солнца штурману трудно определиться — найти свое место на карте.
Вскоре Ростад стал примечать, что не только я, но и радист с марсовым матросом внимательно наблюдают за ним. Старик, видно, решил во что бы то ни стало от нас отделаться.
Придравшись во время охоты по пустяку к Семячкину, он вдруг накричал на него и запретил сменять Эрика в «вороньем гнезде». Между тем прежде, стоило его помощнику перейти к пушке, Ростад требовал, чтобы «бочкарь» немедля занял свое место и наблюдал за поведением загарпуненного кита.
Сыретинский попытался урезонить гарпунера, но тот твердо заявил:
— Ваш матрос не умеет отличить фонтана от всплеска. Из-за него мы теряем китов. Больше он мне не нужен. Отошлите своего марсового в кочегарку.
— Этого я не вправе делать… вы несправедливы к нему, — возразил СыретинСкий.
— Тогда становитесь на мое место и стреляйте в китов сами! — вспылил старик.
Он снял с рук меховые рукавицы, швырнул их в ноги капитану, махнул рукой Эрику, приказывая покинуть «воронье гнездо», и ушел в свою каюту.
Сыретинский растерялся. Боясь, что его обвинят в неумении сработаться с норвежцем, капитан пошел уговаривать гарпунера, а тот, чувствуя свою победу, вдруг потребовал:
— Если хотите, чтобы я добывал вам китов, запретите второму штурману заниматься не своим делом — подглядывать за мной.
— На каких основаниях? — недоумевал Сыретинский.
— На каких хотите, — продолжал настаивать на своем Ростад. — Он раздражает меня.
— Но это, простите, не довод.
— Вы не понимаете нашей работы. Ни один гарпунер не будет охотиться, если почувствует: недобрый глаз. Почему ваш штурман торчит на мостике даже в часы чужих вахт?
— У нас каждый волен располагать свободным временем, как ему заблагорассудится. Я не могу запретить дышать свежим воздухом.
— Но в часы охоты вы все беспрекословно подчиняетесь мне?