Ревущие сороковые
Шрифт:
Для нового поиска в «воронье гнездо» забрался Семячкин, Трефолев стал к заряженной пушке, а я повел судно.
Гости вместе с гарпунером остались в кают-компании распить графин красного вина, выставленного Сыретинским из капитанских запасов.
— Вызовете нас на мостик, когда разглядите фонтаны, — приказал Ула Ростад, вахтенному.
На крутой волне судно валило с борта на борт. Семячкин, сидевший в бочке на фок-мачте, чувствовал себя, как на качелях: он то и дело видел под собой не палубу, а отбрасываемую форштевнем пену и крутящуюся воронками воду. Но это марсового не пугало. Уце-пясь правой рукой за поручень, в левой он держал бинокль и вглядывался в горизонт. Дальние всплески высоких волн порой казались ему пушистыми фонтанами, но Семячкин, боясь ошибиться, не спешил докладывать.
Наконец он ясно различил вырвавшиеся вверх голубые струи.
— Справа по носу фонтаны! — громко закричал Семячкин. — Кажется, сейвалы.
Сомнений и у меня не было: впереди действительно взлетали одни за другими фонтаны сейвалов. Но стоит ли посылать за наблюдателями? Старик недолюбливает этих китов, называет их рысаками. На всякий случай я все же послал вахтенного матроса в кают-компанию.
Через несколько минут на мостике появился раскрасневшийся Ула Ростад, а за ним — гости с «Салюта».
— Идем в погоню за сейвалами, — доложил я. — Но стоит ли охотиться за ними?
— А почему нет? Для начинающего гарпунера прекрасная проверка, — сказал норвежец.
Трефолев стоял на. полубаке, широко расставив ноги, и следил за китами. Чтобы не походить на старика, он разворачивал пушку быстрыми и сильными движениями. Не оборачиваясь к нам, Аркадий поднимал то левую, то правую руку.
Я вместе с рулевым внимательно следил за его жестами, стараясь применить все свое умение, чтобы ближе подойти к китам.
Неожиданно почти перед носом «Пингвина» всплыл какой-то замешкавшийся сейвал. Выпустив невысокий фонтан, он собрался было уйти под воду… И тут раздался выстрел…
Трефолев, конечно, поспешил. Гарпун полетел с опережением и… лишь линем стегнул кита.
Граната взорвалась под водой. Видимо, ее осколки задели сейвала, потому что он как ошпаренный выскочил из воды и заскакал по волнам.
— Теперь так до полюса прыгать будет! — радостно возвестил из бочки Семячкин. Он не сообразил, что радости в этом немного.
К счастью, гарпун не оборвался, но он не годился больше для стрельбы: взрывом немного покоробило вышедшие из пазов лапы.
— Берите другой, — посоветовал Ула Ростад. — У вас еще четыре выстрела.
Всех пингвиновцев удивила доброта норвежца, а я почувствовал в его голосе торжество. «Значит, в чем-то мы наглупили», — подумалось мне.
Боцман помог Трефолеву вновь зарядить пушку и сказал:
— Учитывай волну, стреляй только с гребня.
Перед ужином удалось еще раз настигнуть сейвалов и подойти к ним метров на сорок. Но и второй выстрел не принес успеха: гарпун пролетел мимо кита и, оборвав линь, исчез в пучине.
— На сегодня — финиш! Кончайте стрельбу, — распорядился Ростад. Он был доволен прошедшей охотой.
Трефолева окружили сочувствующие. Каждому пингвиновцу хотелось сказать ему хоть что-нибудь в утешение.
— Плюнь, не расстраивайся! Сегодня не попал — завтра двух ухлопаешь, — сказал Выдревич.
— Ты слишком торопился. Так не годится. Выдерживай, как Ростад, — советовал Семячкин.
— Зря за сейвалами гонялся. Ула избегает их, увертливые больно, — заметил боцман.
Подошел к Трефолеву и Сорвачев.
— Что же это вы, товарищ, подводите нас? — с укором сказал он. — Беретесь, а не можете: в китов не попадаете и народное добро губите — гарпун утопили.
— А я ведь не обещал вам высший класс стрельбы показывать, — ответил самолюбивый Трефолев. — Впервые из гарпунной пушки стреляю. Мне даже не дали потренироваться.
Сорвачев не внимал его объяснениям и твердил свое:
— Несолидно получилось, несолидно. И главное, при иностранцах.
Я, конечно, вмешался в разговор:
— А вы бы, Николай Витальевич, сами попробовали стрелять в свежую погоду. Я уверен, что Ула Ростад умышленно уступил место у пушки. Сам он никогда не охотится в такую волну. А у вас как наблюдателя не нашлось возражений. Иностранцев обидеть боитесь?
— Это вы бросьте, понимаете, нечего мне указывать, — захорохорился Сорвачев. — Насчет иностранцев есть установка, товарищ штурман. Будьте любезны ее придерживаться.
— В чем же смысл этой установки?
— А в том, что ум и дипломатия нужны.
— Что-то ни того, ни другого мы не заметили.
— Значит, не вашего ума дело! — заключил Сорвачев. — Найдутся понимающие люди.
Вести перепалку на таком уровне, да еще при всех, было бессмысленно. Я увел Трефо-лева. Другие пингвиновцы тоже отвернулись от Сорвачева: заносчивых людей у нас презирали.
ФАРАФОНОВ ВЫЗЫВАЕТ ГРОЗУ
Ула Ростад и его гость пришли ужинать в кают-компанию в приподнятом настроении. Они, видимо, успели пропустить по стаканчику спиртного. Видя, что русские не очень веселы и молчаливы, норвежец как бы с укором спросил:
— Ну как, помидорчики, надеюсь, теперь поняли, что самый лучший артиллерист не может стать даже посредственным гарпунером?
— Нет, мы еще не убедились в этом, — ответил я, — так как условия были неравные: вы охотились в тихую погоду, а он — в бурную, К тому же киты ему попались самые трудные.
— Китов он сам выбирал, а погода от меня не зависит. Но если вы очень попросите, я могу помолиться… испытания закончатся в полном безветрии.
— Стоит ли? Бог погоды тоже, кажется, из племени хитрецов?
— Возможно, — согласился Ростад. — Но я замечу: хитрецы не самые последние люди. Стоит ли расстраиваться по пустякам? У вас впереди еще три выстрела.
После ужина норвежцы, пожелав всем приятного отдыха, ушли спать, а мы с капитаном отправились в рубку уточнять дневные записи. В кают-компании остались только пингвиновцы, свободные от вахты, и отдувающийся после обильного ужина Сорвачев.