Ревущие сороковые
Шрифт:
Я рассказал, как старый норвежец, дождавшись ненастной погоды, испытывал комендора.
— Тут всякий бы опозорился, — заверил Черноскул, — в том числе и Ула Ростад. А ваш представитель, Николай Витальевич Сорвачев, не разобравшись, накричал на Трефолева и во всех грехах обвинил нас, то есть сделал все, что нужно было норвежцам: постарался отбить у нас охоту подходить к гарпунной пушке.
— Ну, отбить охоту навряд ли им удалось, — усомнился Дроздов. — Так чего же вы теперь хотите?
— Норвежцы в плохую погоду не охотятся. Из-за них простаивают раздельщики и мы, буксировщики. Разрешите хотя бы в такие дни, когда мы никому не нужны, выходить на поиск и тренироваться. Не подведем, увидите.
— Почему же опять выбираете плохую погоду?
— Чтобы возражений не было и никто не мог сказать, что мы зря едим. хлеб. Если утопим гарпун — высчитывайте из нашей зарплаты.
— Я вижу, вы все продумали. Но зря причисляете меня к крохоборам.
Иван Владимирович придирчиво расспросил, как мы намерены охотиться, и наконец согласился:
— Ладно, разрешаю тренировочные стрельбы, но прошу: испытывайте теперь своего гарпунера без лишнего звона. Информируйте меня одного. Ясно?
— Спасибо, Иван Владимирович, все понятно.
Мы продолжали выполнять работу буксировщиков и попутно тренировались быстро заряжать пушку, понимать жесты гарпунера и точно маневрировать.
Роль кита у нас выполнял длинный ящик из-под овощей, добытый на флагмане. Мы его укрепили деревянными брусками и стали сбрасывать за борт. Охотились на учебного «кита» не только Трефолев с Семячкиным, но и я с Фарафоновым. Заряды у нас были половинными, а гарпун — учебным. Сперва все сильно мазали: гаркун летел то с перелетом, то с недолетом. Быстрей других приспособились к волне и своеобразию стрельбы гарпуном Тре-фолев и я. Мы с ним наловчились попадать в ящик даже с дистанции в пятьдесят метров. Это уже был успех. Сказалась наша артиллерийская подготовка и большая практика во время войны. Мы точней рассчитывали траекторию полета гарпуна, нежели Фарафонов и Семячкин. Те попадали в цель лишь с близкого расстояния.
Порой на тренировках мы так уставали, что ныли руки и ноги. Боясь, что кого-нибудь из нас унесет в море шальная волна, Черноскул приказывал:
— Поднять ящик на борт! Почистить и смазать пушку.
Развлечений у нас было немного: курево, книги, обильная еда да кино. В кают-компании в одном углу механик вешал крошечный экран, а в другом ставил узкопленочный киноаппарат. Обычно пингвиновцы с нетерепением ждали, когда закончится ужин и можно будет поудобней расположиться на скамейках и наслаждаться далекой от нас жизнью на суше, похожей здесь, в Антарктике, на сон.
Первые минуты картина шла под веселые комментарии шутников. Постепенно зрители умолкали, слышно лишь было, как потрескивает киноаппарат и шелестит лента. А иногда вдруг доносилось мерное посапывание и всхрапывания.
Вымотавшиеся за день моряки мгновенно засыпали и порой, упав со скамейки, не могли проснуться. Их приходилось поднимать и укладывать на диван. Пусть досыпают.
В январе рядом с русской флотилией появилась какая-то иностранная. С фок-мачты по ночам видны были ее огни.
Иностранцы промышляли поблизости. Теперь уже не четырнадцать, а двадцать пять китобойцев, вооруженных пушками, рыскали по океану в поисках китов. С разных сторон то и дело слышались выстрелы, далеко разносившиеся в морозном воздухе.
Среди айсбергов грохот пушек множился, вызывая обвалы. Около плавучих ледяных гор опасно было проходить.
Осложнилась и охота: китобойцы уходили далеко от флагмана, тратили много времени на поиск, на утомительное преследование и доставку китов к слипу базы.
Неуспокаивающийся, изрытый волнами океан нарушал все расчеты гарпунеров. Прицелится охотник в спину кита, а волна в это время чуть приподнимет нос судна или опустит… и летит гарпун либо дальше головы, либо втыкается где-нибудь у хвоста, не зацепив позвоночника животного. Огромному киту такая рана — булавочный укол. Он может таскать за собой судно.
В радиорубке то и дело слышались переговоры базы с китобойцами, попавшими в трудное положение:
— Шестой, почему отмалчиваетесь? Отвечайте. Прием.
— Говорит шестой. Дела неважнецкие, «борька» таскает.
«Борькой» у нас прозвали блювала, «федь-кой» — финвала, «семкой» — сейвала и «кеш-кой» — кашалота.
— Странное дело! Вы кита загарпунили или он вас? — не без издевки запрашивали с базы.
— Вышло, что он нас. Второй час к себе не подпускает.
— Старайтесь подтянуться на выстрел. Информируйте базу через полчаса.
Наконец, после длительной борьбы с китом, приходило по радио сообщение:
— Доконали «борьку». Высылайте буксировщика.
Как-то утром, когда «Пингвин», подобрав трех убитых китов, не спеша тащил их к флагману, его нагнал быстроходный китобоец, плававший под австралийским флагом.
Судно имело короткое имя «Демпси», на его мостике стоял рослый детина с перебитым и расплющенным носом, одетый в теплую оранжевую куртку. Поравнявшись с «Пингвином», детина приставил ко рту рупор и по-английски спросил: нет ли желания у джентльменов обменять одного кита на ром и виски.
— У нас нет обменных китов, — ответил старпом, стоявший на мостике. — С кем имею честь разговаривать?
Детина с перебитым носом минуты три что-то говорил в рупор лающим голосом. Черно-скул только уловил, что имеет дело с помощником босса фирмы «Эребус» и, если русским понадобится хороший ром и виски, то пусть они без стеснения притаскивают к плавучей фабрике «Сэр Джемс Кларк Росс» китов и спросят Эба Балфора.
Откланявшись, Эб Балфор круто развернул свое судно и умчался на запад.
Вечером, когда «Пингвин» дрейфовал невдалеке от «Салюта», к его борту подошел австралийский китобоец «Джеффрис», и послышался радостный голос: