Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
— Не я! — сказал резко Росси. — После того, как он спас маркизу, которая ему была никто, и после того, как он оказался такой хороший капитан, — нет! Сначала я не знал, почему испанцы выбрали меня, но когда увидел, что мистер Рэймидж идет с нами, я не испугался.
— И это про меня тоже, ты, несчастный маленький взломщик! — зарычал Фуллер на Стаффорд.
— Я не был взломщиком, понимаешь ты, наживка для рыбы.
— Успокойтесь вы, — сказал Джексон, приглаживая свои песочные волосы. — Единственное, что имеет значение, что мы все еще с ним. И все, что
Йенсен поглядел на Джексона:
— Ты подразумеваешь, что мы будем…
— Я ничего не имею в виду, Свенсен; я только говорю вам, что важно для мистера Рэймиджа.
Длинный, многоарочный балкон на втором этаже дома американского консула был просторным и выходил на Королевскую площадь. Достаточная высота арок усиливала ощущение прохлады. Рэймидж сидел в удобном плетеном кресле, возле которого стояло небольшое олеандровое деревце в горшке, и размышлял о том, что его импровизированный вечерний визит к консулу оказался интересным, если не сказать более.
Консул был в прекрасном настроении. Он ослабил свой шелковый галстук, принес извинения за то, что сменил украшенные пряжками башмаки на расшитые мавританских чувяки, и теперь, когда четыре бокала бренди последовали за хорошим обедом, который сопровождался непрерывным потоком сентиментальных воспоминаний, он смотрел на мир весьма снисходительно. Исключение, к удивлению Рэймиджа, было сделано лишь для Франции.
— Я думаю, что вы согласитесь, мистер Гилрой, — говорил он, глядя сквозь бокал с бренди на подсвечник, — что хотя, вообще говоря, итальянцам свойственны определенная мелочность и неискренность, они восполняют это своим артистизмом и веселостью. Испанцы, судя по моему опыту, тоже скорее неискренние люди, но это искупается врожденным чувством чести и достоинства — но только личного достоинства, не общенационального, что вызывает сомнения в их способности к борьбе. Но французы…
Консул осушил свой бокал, увидел, что бокал Рэймиджа также пуст, и позвонил в небольшой серебряный колокольчик.
— Французы — увы, их нынешний образ действий пугает меня. Они стали жадными. Прошло всего семь лет со дня штурма Бастилии, и когда они казнили своего короля четыре года назад, в январе, они произносили прекрасные речи о свободе и равенстве. Тогда, уже в состоянии войны с Австрией, они объявили войну Великобритании, Голландии и Испании. Они посылали своих собственных людей на убой тысячами, и Испания с тех пор перешла на другую сторону.
Я согласен, что нас не касается то, что творится во Франции, как они там пытаются усовершенствовать систему правления. Это можно было предвидеть. Но как им поможет объявление войны всем подряд? Теперь, все еще говоря о свободе, они наводнили половину Европы. И так как это — ах, освобождение — просто заменило прежнюю тиранию французской тиранией, я думаю, что мы имеем право спросить
Слуга вышел на балкон и налил собеседникам бренди.
— Так как я здесь нахожусь исключительно как консул нейтральной страны, я полагаю, что должен держать рот на замке; но я продолжаю задаваться вопросом: вступила ли Испания только что в войну против Англии добровольно или потому что Франция не дала ей выбора? Я уверен только в одном: французы рассматривают испанский флот как находящийся фактически под командой Директории.
Рэймидж чувствовал, что у консула были серьезные основания для того, чтобы высказать все это, и задавался вопросом, каковы они.
— Но, разумеется, сэр, король Испании слишком гордый человек, чтобы слушаться таких людей, как Баррас и Карно? Не может же он исполнять приказы Директори?
— У него нет никакого выбора, — сказал Консул сухо, и пока он смотрел вдаль через Королевскую площадь, Рэймидж воспользовался возможностью и вылил большую часть своего бренди в горшок с олеандром. — Не больше выбора, чем будет у вас, когда разбойник с большой дороги ткнет ствол пистолета вам в спину и потребует кошелек или жизнь. Я подозреваю, что замена Лангары — дело рук Директории, а не короля.
— Замена Лангары? — воскликнул Рэймидж. — Я ничего не слышал об этом! Да ведь он вернулся в порт только два дня назад!
— Сам Лангара узнал только тогда, когда прибыл в Картахену. Фактически, — не удержался консул, видимо, под влиянием бренди, — я оказался в любопытном положении, узнав об этом даже раньше адмирала.
Рэймидж кивнул понимающе и сказал:
— У вас, очевидно, есть влиятельные друзья в Мадриде — и шустрый гонец!
Попадется ли консул в ловушку и выдаст ли свой источник?
— У меня есть влиятельные друзья в Мадриде, да; но я не нуждаюсь в своем собственном гонце, — сказал он загадочно, затем, сознательно меняя тему, добавил: — Вы не хотите знать имя нового адмирала и почему Лангара был заменен?
— Конечно, сэр.
— Лангара отправился в Мадрид, чтобы стать морским министром: я полагаю, чтобы вдохнуть новую жизнь во флот. Новый адмирал — дон Хосе де Кордова.
— Он уже прибыл сюда?
— Нет, и я сомневаюсь, что он будет торопиться.
— Да, но разве флот не выйдет в море в ближайшее время?
— Нет — им дали по крайней мере четыре недели на ремонт, и, судя по тому, что я слышал, им понадобится все время до последней минуты. Так или иначе, я уверен, что адмирал де Кордова не захочет приехать сюда, пока дом не будет подготовлен к его приезду!
Консул говорил иронически, и Рэймидж рассмеялся.
— Да — они должны проветрить тюфяки и подушки, отполировать серебро и заполнить винный погреб. Он собирается стать вашим соседом?