Резюме сортировщика песчинок
Шрифт:
На моей голове лежит солнечный заяц. Такой жирный, что в более гастрономически вольные времена он просился бы в солнечное рагу. А сейчас – разве что в солнечный заповедник. Вместе со всем этим утром, неправдоподобно ярким для самого серого месяца в году. Нет, серьезно, такое солнце в ноябре— это вообще законно? Или все же относится к какому-нибудь разряду запрещенных веществ… то есть, запрещенных явлений?
Помимо солнечного утра у меня есть и еще один повод для улыбки —ночь выдалась удивительно спокойной, кошмары взяли отгул. Приятно снова чувствовать себя выспавшимся.
Я
Наверное, именно поэтому я захожу в орфейню «Роса. И_рис». Не то чтобы мне так уж нравилась ня-кухня, зато я здесь никогда не бывал. А значит, перспектива безмятежного завтрака вырисовывается вполне отчетливо. К тому же и интерьер не вызывает раздражения. Лаконичный, без пестроты и душной экзотики: штук десять столиков из тонкого промхитина, который выглядит точь-в-точь, как бумага. На светло-серых стенах – цепочка маленьких черно-белых рисунков. Если присмотреться к ним повнимательнее и проследить последовательность, можно понять, что это довольно суровое, но красивое моралите, где Щедрость борется со Скупостью, и в конце концов побеждает. Многолапая кулинарная мехимера киноварно-красного цвета завершает картинку.
Может, не вполне идеально, но придиратьсяя не настроен. Наугад выбираю из меню нечто с овощами и витиеватым названием: «То, что осень вплетает в волосы ветра». Не слишком дорогое. Респы, которыми снабжают меня родители, уходят быстро, а свои у меня вряд ли заведутся, пока я не стану действующим мехимерником.
Людей для утреннего времени многовато. Неужели Мантикорьевск накрыла очередная волна ня-любви? Или у лаконичных интерьеров больше поклонников, чем я предполагал?
И только когда панели на одной из стен с легким треском раскрываются стилизованным цветком и превращаются в сцену, я понимаю, что ожидается представление. В орфейнях это обычное дело – но, как правило, вечерами. Очевидно, «Роса. И_рис» решила прогнуться в поклоне перед любителями завтракать красиво. Может, я к таковым и не отношусь, но небольшое развлечение в качестве добавки к пресноватому, надо сказать, кушанью меня вполне устраивает.
Ровно до того момента, как на сцену выходит Слава Па.
Вот и все, хрупкой почти-идеальности этого утра настал каюк.
Мне даже просто знакомые лица видеть не очень хотелось. А это – не просто знакомое лицо. Это жалкое лицо слизняка, который обязательно вздрогнет и спрячет ладони в рукава, если меня заметит.
Пока, правда, не замечает. Слишком занят настройкой чего-то архаичного, но явно предназначенного для извлечения звуков. А потом – игрой на этом инструменте. И пением.
Как ни странно, больше в орфейне ничего не происходит. Ни тебе тщательно выстроенной цепочки сменяющих друг друга запахов, ни блуждающих по стенам многозначительных бликов и мерцаний. Ни даже танцующих на стойке фантомных журавликов. Просто тощее существо и доска с натянутыми на нее струнами, из которых оно старательно выщипывает, выглаживает и выстукивает музыку.
Но вот голос…Наверное, все дело в его голосе.
На меня почти сразу накатывает ощущение, что в нем звучит равнина, покрытая жесткой бурой травой. И стремительно текущие над этой равниной облака. И поджарая улыбчивая тень, которая неспешно приближается от горизонта.
Меня передергивает.
Я пытаюсь вслушаться слова – но они оказываются совсем не о том. Какой-то огонь, какой-то пепел, какой-то учитель. И слезы, кто бы сомневался. Ничего общего со сдвоенным блеском улыбки и маленького острого ножика.
И все же ледяные муравьи ползут по моему загривку. А значит, что-то общее есть.
Кто сказал, что неизбежность всегда подходит тяжелым каменным шагом? Вот же, у нее упругая шелестящая походка. И светлый рептильный взгляд. А вот падают капли-минуты. Прямо по лбу. И в каждой заключено то, что невозможно вытерпеть. Только, оказывается – возможно…
Но как Па может об этом петь, если с ним ничего подобного не случалось?
Или… случалось? И случается каждый раз, когда он встречается со мной?
Нет, нельзя сравнивать. Я не такой, как тот. Да, я люблю злые шутки, я бешу, я вывожу из равновесия и тыкаю в больные места, я подтираюсь этикой… Но хладнокровное живодерство – это же не про меня?
Нет, не хочу об этом. Потом.
А лучше – никогда.
Так значит, Па – орф? Почему же тогда он так часто проваливает хомопластику?
Мне вспоминается, как беспомощно он пытался связать хотя бы два-три движения на том практикуме, и как все рассыпалось. Я тогда обвинил его в издевательстве над музыкой, но сейчас… Сейчас я бы сказал, что он издевается с помощью музыки.
Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю, как реагируют на это выступление другие.
Вот сутулый, как будто прячущий под рубашкой недоразвитые крылья, мужчина рассеянно чешет нос.
Вот внезапно моя будущая коллега, белокурая и темноглазая Марта Вай_Нон. Лениво ковыряется в тарелке и смотрит поочередно то на сцену, то на свой развернутый кубик.
Л-л-лысый мантикор, выбрался, значит, позавтракать в тихом спокойном месте… А тут как будто филиал Кормушки!
Вот девочка сидит с закрытыми глазами и нервно пощипывает запястье.
Вот две кумушки неопределенного возраста переглядываются, посылая друг другу беззвучные сигналы: «Ого!» – «Да не то слово!».
Вот парень, похожий на ушастого раскосого кошака, наворачивает стеклянную лапшу с таким аппетитом, что мне одновременно и тошно, и завидно.
Похоже, для большинства это все-таки просто музыка. Просто песня.