Резюме сортировщика песчинок
Шрифт:
Пытаюсь представить себя со стороны.Ничто в моей фигуре не напоминает о рельефах архаичных статуй. Что, впрочем, не мешает мне гордиться ее легкостью и поджаростью. Так же, как и чуть раскосыми светлыми глазами.Хотя встреча с я-вторым показала, что на самом деле взгляд у меня не слишком приятный.А вот хвост медных волос, спускающийся ниже лопаток… это и правда яркая черта. Делающаяменя заметным еще до того, как я открою рот.
Но я, Вольга Эф_Имер – ведь не исчерпываюсь же эффектной прической? Даже если говорить не о внутреннем, только о внешнем?
Вопрос притворяется риторическим. Но внутри него, как воины в осадной башне, прячутся другие вопросы.
Хочу
Что во мне станет первым привлекать внимание, если он исчезнет?
Не слишком ли много времени я трачу на то, чтобы поддерживать его шикарный вид?
Хочу ли я чего-то нового?
Осталось ли во мне хоть немного куража и легкости после бурой равнины и неторопливого ножика?
Я щелкаю замочком на серебряном кольце – и выпускаю волосы на свободу.
Взгляд Венц, когда я подхожу к ней перед лекцией и кладу на колени хлопковый мешок, в котором с трудом помещается медный ворох, почти примиряет меня с потерей.
– Не голова, конечно. Но можешь привязать локон на пояс – все равно трофей.
– Ого, прямо блестит, – она разглядывает мой и правда сияющий череп. – Использовал крем, которым щетину удаляешь?
– Сначала ножницы, потом его, да.
Она зачем-то встряхивает мешок и, кажется, принюхивается.
– Пойду положу в утилизатор органики. И раз уж жертва, – она кивает на то, что еще недавно было моей прической, – действительно принесена, будем ждать тебя на том же месте в тот же час.
Венц дергает себя за косу, соскакивает с подоконника, и, похоже, действительно направляется к утилизаторам.
А я иду на лекцию. Голове непривычно легко. И в целом, как ни странно, тоже легко. Хотя, казалось бы, меня должно угнетать то, что я принял слизнячьи условия. Подчинился. Преклонил, так сказать, колено.
Но, как ни странно, не угнетает.
Наоборот, я предчувствую множество маленьких удовольствий: буду слушать, как забавно выражается Белый, подмечать болевые точки Инхо, которые пропустилраньше. Может быть, даже узнаю, что такое эти звуковые вышивки Юны Юны.Но главное —я теперь могу использовать способности рыцуциков для того, чтобы вычислить Стрелка. А они не могут отказаться от союза со мной, не предав своей возлюбленной этики.
И это все, конечно прекрасно.Если только не задумываться о том, что совсем недавно я считал союз с рыцуциками бессмысленным, а общение с ними – утомительным.
Совсем не задумываться не получается. Зато прекрасно получается пожимать плечами – этот навык у меня отработан годами тренировок.
Что ж, я не первый и не последний человек, поменявший свое мнение. Хотя лучше бы это не сопровождалось такими заметными потерями… Я несколько раз провожу рукой по непривычно гладкой голове. Хорошо еще, что у меня прекрасная форма черепа.
Весь день на меня косятся. Но никто не решается высказаться достаточно громко, чтобы я услышал. И только Павла Имберис в очередной раз подтверждает статус самого занятного из менторов. Глядя на мою сияющую макушку, она задумчиво выпевает:
– Бритый череп, темный миф, дальний левый угол в истории литературы… А не рассказать ли вам о Вене Никаком? В конце концов, есть ли разница, каким сортом пудры я буду сегодня пудрить ваши юные мозги?Вам же, дружочки, любой сорт подойдет?
Собрав обильный урожай кивков, она продолжает:
– Как вы знаете, Перелом – это довольно-таки фантастический период в нашей истории, мучительный и яркий, по уши набитый страхами и вызовами. И вот это необыкновенно высокое напряжение каждый снимал в меру способностей. Но продуктивнее всего, мне кажется, получалось у людей игры и людей карнавала. Помните, я им в прошлом году целую лекцию посвятила? Кто помнит, у того пока что нет оснований жаловаться на память. Так вот, эти самые люди игры и карнавала старались сделать Перелом временем… несколько более пригодным для жизни. Хотя получалось не у всех. Но согласитесь, было бы гораздо страньше и удивительнее, если бы прямо у всех получалось… Так вот. Дружили, к примеру, два поэта: Феофан Аэд – да, тот самый, наш – и Венедикт Никакой.
Имберис улыбается куда-то поверх наших макушек, как будто на пустых задних рядах сидит и слушает ее сам герой лекции, а потом продолжает:
–Тут нужно понимать, что «никаким» он назвался не в смысле отсутствия свойств, а как раз наоборот – в том смысле, что свойства его личности бесчисленны и непостижимы. И, разумеется, у обоих друзей сильно болело это их переломное время. Но болело оченьпо-разному.Феофан Аэд, как вы знаете, смешивал в своих поэмах слова и химические формулы. Что, конечно, смело… но, как честная женщина скажу вам – неудобочитаемо.И, тем не менее, из этой его «стихимии» другой гений чуть позже вытащил идею промхитина. Благодаря чему, собственно, имя Феофана Аэда не ушло мелким камушком в нижние слои Ноо, а торжественно привинчено к нашему славному зданию, и еще к паре-тройке улиц в разных городах. В отличие от имени Венедикта Никакого, которое не привинчено ни к чему. Хотя читать и понимать его нам гораздо проще, поскольку он смешивал слова только со словами. Правда, не особенно заботясь, насколько взрывоопасной может получиться эта смесь. И чьи чувства она может задеть…
Обычно на лекциях Павлы Имберис я не отвлекаюсь. Но в этот раз, несмотря на тему, выбранную отчасти в мою честь, я слушаю не слишком внимательно. Больше наблюдаю за рыцуциками. За тем, как здоровяк Белый практически забывает дышать, полностью поглощенный историей, которую выплетает из слов ментор. Как Венц задумчиво водит кончиком косы по нижней губе. Как Рур азартно вылавливает из Ноо факты, пытаясь поймать Имберис на незнании каких-нибудь мелких деталей. Вроде того, какого цвета кофта была у Никакого на его первом публичном выступлении. Но, естественно, получает в придачу к своему запросу ворох других фактов, столь же незначительных, но ярких. А потом ментор еще и ловко подбивает Рура на выразительное чтение стихов. И они ему, пожалуй, в чем-то идут – так же торчат острыми углами во все стороны.
Некоторые строчки даже меня цепляют, как неловкий локоть в толпе. Вот эти, скажем: «Мир шелестит абьюзерами в цвету, и выбирает идеи: «Еще вон ту, поамурзительней, при боевых когтях, с ней целоваться – словно топить котят…».
Я делаю очередную попытку вникнуть в лекцию.
– В то время с формой как только не экспериментировали. Но как раз Веню Никакого классическая форма вполне устраивала. Гораздо больше его занимали взаимоотношения поэзии и реальности. А еще —творческой личности и ее персонального мифа. Пристально и…ммм… невеликодушно разглядывая биографии некоторых всенародных любимцев,можно подумать, что тонкими материями, хрупкими, горькими, нежными переплетениями слов они порой прикрывали мелочность, тщеславие, слабость. Жестокость. Что само по себе никакой еще не повод для «фи», но это вы и так знаете, дружочки, вас же учат мыслить широко. На самом деле, гораздо печальнее, когда перечисленное и прикрыть-то нечем…