Ричард Длинные Руки - принц-регент

Орловский Гай Юлий

— Может быть, — предположил брат Смарагд, — она охотится именно на брата паладина? Мстит, например, за убитых демонов из родни… Вы много убили демонов, брат паладин?

Священник сказал резко:

— Ни одна тварь не в состоянии проникнуть в Храм, пока аббат жив. Ни один демон не в состоянии даже коснуться стен нашей священной твердыни!

— Хорошо-хорошо, — сказал я. — Пусть мне почудилось или даже померещилось. Оставим эту темную тень, раз вы к ней так привыкли. Но что насчет Маркуса?

Священник произнес мрачно:

— На этом уровне

мы ничего не решим. Но в то время как приор уже начал отбирать книги, которые надлежит спрятать в самые надежные места, камерарий Ансельм и отец Ромуальд чаще других поговаривают, что вот бы не перекладывать эту ношу на плечи потомков, а самим дать отпор…

Я спросил жадно:

— Как-то можно с ними переговорить?

— Я сам переговорю, — пообещал священник. Он взглянул на меня в упор. — Я отец Леклерк. Ко мне они точно прислушаются.

Я возвращался обратно тихими ночными залами, свечи горят приглушенно, все величественно и таинственно, когда все такое огромное, сам поворачивал так и эдак слова отца Леклерка. Похоже, он в монастыре играет далеко не последнюю роль, на собрании явно был окружен почтением вовсе не потому, что священник, я сам чувствовал струящуюся от него мощь, которую можно назвать святостью, а можно не называть, но он явно силен, влияние у него есть…

По лицу опять пахнуло холодным воздухом, как показалось, но тут же холод прокатился и по всему телу. Свечи горят как обычно, однако на той стороне зала свет исчезает, теряется, словно образовалась дыра, через которую смотрит ледяная северная ночь.

Я замедлил шаг, прислушиваясь к себе, — странное дело, совершенно не чувствую опасности; вообще-то понятно, та стена от меня далеко, но все же непонятно как-то…

Напрягая зрение, я вперял взгляд в ту тьму, однако тьма и есть тьма, ничего, кроме тягостной черноты, при виде которой начинает щемить сердце.

В стороне послышались легкие шаги, я всмотрелся и узнал брата Жильберта, он, как бы ни прятал лицо под капюшоном, все равно брат Жильберт, высокий, сутулый и неимоверно костлявый.

Он спросил торопливо приглушенным голосом:

— Брат паладин?

— Я…

— Узнал по голосу, — сообщил он, — вы с кем-то разговаривали?

Я бросил быстрый взгляд на тень, но там уже пусто, оранжевый свет освещает верх стены ровно и чисто, высвечивая каждую щербинку в камне.

— Все равно не поверишь, — ответил я. — Иди спи, тебе скоро к утрене?

— Да, брат, — ответил он и добавил с беспокойством: — Если что, зовите сразу же!

Послышались шаги, в подрагивающем свете показалась фигура в рясе, капюшон отброшен на плечи, я узнал суровое лицо отца Леклерка.

— Что-то случилось? — спросил он негромко.

— А поверите? — спросил я.

Он покачал головой.

— Только если увижу сам.

— Увидите, — пообещал я. — Она растет.

Он нахмурился, а я кивнул на красные от ночных бдений глаза молодого монаха.

— Стоит ли бедного брата Жильберта так уж мучить чтением толстенных манускриптов?

Отец Леклерк посмотрел на

меня с упреком, но сказал предельно сдержанно:

— Брат паладин, невежественный человек не может быть благочестивым! И вообще ученье — это… К примеру, в большинстве монастырей, когда умирает монах-ученый, то все считаются его родственниками, и все должны разрывать свои платья, снять с себя обувь и устроить тризну!

— Гм, — ответил я озадаченно, — это как бы да, верно. У вас нет монаха по имени Мендель?

Он подумал, покачал головой.

— Насколько помню, вроде бы нет…

— А Шварц? — спросил я с опаской. — Хотя, конечно, лучше бы не было.

Он снова подумал, ответил со вздохом:

— Вступая в монахи, все порывают с прошлой жизнью и берут новые имена.

— Значит, — сказал я, — никто не знает, с чем монах экспериментирует в свободное от работы время: с опасным порохом или безобидной селитрой?.. Ладно, это я так… Прогресс не остановить. Разве что раньше других попользоваться, как я использую открытия монахов Гутенберга или Периньона? Отец Леклерк, а как насчет выходных? Дни отдыха здесь бывают?

Он посмотрел с еще большим укором.

— Брат паладин, вы разве не знаете, что Всевышний позволил, чтобы о Нем сказали, что Он создал мир за шесть дней и отдыхал на седьмой. Если даже Он, который не знает усталости, позволил, чтобы о Нем было так написано, насколько же больше нужен отдых на седьмой день человеку, про которого сказано: «А человек рожден для забот»!

— Простите, отец Леклерк, — сказал я смиренно. — Великая мудрость в ваших словах. И вообще, уже чую, уходить из монастыря не захочется. Обожаю, когда все вокруг такие умные, а я один только… сильный. Спокойной ночи и добрых вам снов!

— Аминь, — ответили они в один голос.

Глава 9

Здесь в монастыре быстро сдвигается граница между днем и ночью. К тому же свечи горят круглосуточно, чему монахи, естественно, нашли обоснование, полистав Библию; я сам могу найти десяток обоснований любой затее, как и десяток опровержений, хоть в Библии, хоть в Святом Писании.

Монахи, ложась спать, обычно накрывают глаза темной тряпочкой, так успевают поспать полноценнее. Тем более что сон у них обычно короткий, ночью спят два-три часа, а потом дважды днем по полчаса или по часу, у кого какие запросы.

Я лег, не раздеваясь, поверх одеяла, намереваясь не столько спать, как поразмышлять, вопросов много, слуха почти сразу коснулось нечто вроде далекого крика, даже не крика, а слабая тень крика, но я уловил ужас и боль, насторожился, прислушался.

Везде тихо, однако сердце колотится бешено, что-то уловило еще раньше, чем это что-то доползло до мозга, мышцы напряглись.

Я сбросил скованность усилием воли, медленно слез, все еще прислушиваясь, взял меч и тихо вышел из кельи.

В коридоре пусто, свечи на стене горят ровно, клиновидные оранжевые огоньки не шелохнутся, здесь сквозняков не бывает, полнейшая тишина…