Риф, или Там, где разбивается счастье

Уортон Эдит

Дарроу, отложив пяльцы, подошел к ней и сел рядом; и она почувствовала, что он хочет сказать что-то важное.

— За мной наверняка пошлют через день-два, — начал он.

Она ничего не сказала на это, и он продолжал:

— Ты скажешь мне до отъезда, когда мне вернуться за тобой?

Впервые со своего возвращения в Живр он прямо упомянул о дате их свадьбы, и вместо того, чтобы ответить, она выпалила:

— Хочу, чтобы ты знал кое-что. На днях в Париже я виделась с мисс Вайнер.

Он покраснел, пораженный.

— Ты послала за ней?

— Нет, она услышала от Аделаиды,

что я в Париже, и пришла. Пришла, желая уговорить меня выйти за тебя. Я подумала, что тебе следует знать об этом.

Дарроу встал.

— Рад, что ты сказала мне. — Он проговорил это с заметным усилием, чтобы сохранить спокойствие.

Он отошел, и ее взгляд последовал за ним.

— Это все? — спросил он, помолчав.

— Мне кажется, это очень много.

— Именно об этом она уже просила меня.

По его голосу она поняла, как глубоко он тронут, и ее пронзила дрожь ревности.

— Знаю, это было ради тебя! — Он ничего не сказал, и она добавила: — Это был весьма благородный поступок… Почему бы не поговорить об этом?

Наклонив голову, она сквозь опущенные ресницы наблюдала за борьбой эмоций на его лице.

— Я не уклоняюсь от такого разговора.

— Разговора о ней, вот что я имею в виду. Мне кажется, если б я смогла поговорить с тобой о ней, я лучше знала бы…

Она не докончила фразу, смутившись, и он спросил:

— Что ты хочешь лучше знать?

Краска выступила на ее лице. Как она может сказать ему то, в чем с трудом признается себе? Не было ничего, что она не хотела бы знать, ни единой складки или щели в его тайне, куда ее пробудившееся воображение не стремилось бы проникнуть; но она не могла подвергать ни мисс Вайнер низменным прикосновениям запоздалой ревности, ни Дарроу — соблазну принизить Софи в попытке улучшить свое положение. Софи поступила крайне великодушно, и достойно ответить Анна могла лишь тем, что примет Дарроу от нее без вопросов…

Она подняла на него глаза:

— Думаю, достаточно упомянуть ее имя. Так бояться этого — неправильно. Если я буду действительно бояться, придется отказаться от тебя.

Он склонился над ней и прижал к себе.

— Нет, ты не можешь сейчас отказаться от меня! — воскликнул он.

Она не сопротивлялась, когда, не говоря ни слова, он крепко обнял ее, но прежний ужас снова встал между ними, и с ее губ готово было сорваться: «Что я могу сделать, когда я так боюсь?»

XXXV

Ужас оставался и на другое утро, и она поняла, что должна преодолеть состояние безволия, в которое постепенно погружалась, и сказать Дарроу, что не может стать его женой.

Осознание этого пришло к ней в часы бессонной ночи, когда сквозь слезы разочарованной страсти она оглянулась на свое прошлое. Оно лежало перед ней, ее единственный роман, во всей своей презренной нищете, ничтожнейшее из ничтожных приключений, самое жалкое из сентиментальных заблуждений. Она обвела взглядом комнату — комнату, где провела так много лет и где, если сердце молчало, мысль ее была жива, — и представила себя впоследствии, сжавшейся перед массой презренных подозрений, неоправданных компромиссов и уступок. В эту минуту откровения она увидела, что

Софи Вайнер выбрала лучшую участь и что отказ может обогатить там, где обладание оставляет пустыню.

Инстинкт неистово сопротивлялся этим усилиям воли. Почему прошлое или будущее удерживает ее, когда настоящее принадлежит ей столь прочно? Зачем безумно отказываться от того, чего другая все равно не получит? Чувство иронии нашептывало, что, если она прогонит Дарроу, он достанется не Софи Вайнер, а первой женщине, которая встретится ему на пути — как в подобный час встретилась сама Софи… Но простой факт, что она способна думать о нем такое, отбросил ее, дрожащую, в противоположную крайность. Она представила себе, как постепенно смиряется с подобным понятием жизни и любви, представила Эффи, растущую под влиянием женщины, в которую она превратится, — и спрятала глаза от унизительной картины…

Они сидели за ланчем, когда Дарроу доставили вызов, которого он ждал. Он протянул телеграмму Анне, и она прочла, что посол, по дороге на лечение в Германии, прибудет в Париж следующим вечером и желает переговорить с ним до своего возвращения в Лондон. Мысль, что решающий миг совсем близок, так взволновала ее, что по окончании ланча она ускользнула на террасу и оттуда спустилась одна в сад. День был пасмурный, но без дождя, пахло палой листвой. Она бесцельно брела под голыми деревьями — тропинкой, по которой они с Дарроу шли к реке в первый его приезд. Она была уверена, что он не попытается последовать за ней: наверняка догадался, почему ей захотелось побыть одной. Бывали моменты, когда казалось, одиночество ее удваивается от уверенности, будто он читает, что у нее на сердце, тогда как для нее его сердце совершенно закрыто…

Она бродила больше часа и, когда вернулась в дом, увидела из холла, что Дарроу сидит за письменным столом в кабинете Оуэна. Он услышал ее шаги, поднял голову и, не вставая, повернулся в кресле. Их глаза встретились, и она увидела его ясный и улыбающийся взгляд. У его локтя лежала груда бумаг — очевидно, служебная корреспонденция. Она поразилась его способности так невозмутимо заниматься делом, но потом с иронией подумала, что подобная отрешенность — признак его превосходства. Она переступила порог и направилась к нему, но, приближаясь, внезапно представила себе Оуэна, стоящего снаружи в холодных осенних сумерках и смотрящего на Дарроу и Софи Вайнер у освещенного лампой стола… Видение было столь живо, что у нее перехватило дыхание, как от удара, и она беспомощно опустилась на диван, загроможденный книгами. И тут же отчетливо поняла, что конец наступил. «Когда он заговорит, я скажу ему!» — подумала она…

Дарроу, отложив перо, мгновение молча глядел на нее, затем встал и закрыл дверь.

— Я должен ехать завтра, рано утром, — проговорил он, присев на диван рядом с ней.

Его голос звучал серьезно, с легкой ноткой грусти. Она сказала себе: «Он знает, что я чувствую…» — и от этой мысли ей стало менее одиноко. Выражение его лица было жестким и в то же время нежным — в первый раз она поняла, что он пережил.

Она не сомневалась в необходимости расстаться с ним, но сейчас было невозможно объявить ему об этом.