Римса из древесного массива
Шрифт:
– Что это? – чуть слышно прошептала она.
– Настойка от обморока, – нарочито буднично отвечал чародей.
– Нет, не настойка, – с трудом продолжала Римса. – Это… что…?
Она слабо повела рукой вокруг.
– Это – мир, которого ты не знала, – все так же просто отвечал чародей.
Римса задыхалась от ужаса и восторга. Вокруг нее было только небо. Под ней, точнее, под белластунгом,
Она посмотрела вдаль. Везде было все то же небо и зеленое волнующееся море веток, озаренное солнцем. Небо вверху и зеленое море внизу, и больше ничего. В небе парили птицы. Некоторые из них казались отсюда совсем маленькими, – черные подвижные точки на голубом шелке.
– Здесь вершина древесного массива, – сказал чародей безразличным голосом через несколько минут.
– Вершина…, – неуверенно повторила Римса.
Она поняла, что древесные массивы, которые ее народ считал бесконечными, на самом деле не таковы.
Ей стало грустно.
В детстве мать рассказывала о деревьях, о том, как они пронизывают мироздание и наполняют его шелестом листвы. Каждый раз перед тем, как впасть в зимнее забытье, маленькая Римса слушала одну и ту же повесть о бесконечности их массива. С таинственных высот сходили снега и окутывали прибежище Са. Дерево щелкало, отзываясь на прикосновение стужи. Светильник из гнилушек слабо мерцал. Мир был прочным и надежным. Мир стоял на узловатых корнях массивов. Их могучие ветви держали небо.
Оказывается, все это не было правдой, но лишь сказкой, в которую верили ее родители и родители ее родителей, и самые далекие предки, все до единого Са.
– Приготовься, – донесся голос чародея. – Возвращаемся.
Римса едва успела вцепиться в ремни. Белластунг ринулся вниз.
На земле чародей высвободил крошку Са из креплений и бережно спустил со спины зверя. Земля! Ноги не держали ее. Организм требовал передышки. Малютка растянулась в мягкой траве, закрыла глаза. Она лежала и чувствовала, как тепло струится в онемевшие от скачки члены, как перелетная пушинка ласково касается лица. Земля была доброй и надежной, как всегда. Травы, и цветы, и мирное гудение нектарщика в тишине, – все это осталось прежним. Новый пугающий мир вершин отступил, но не исчез. Римса знала, что он существует, хотя и не видимый для нее отсюда, с земли. Она знала, что там все так же качаются ветки, и голубая лавина небес рушится на кроны древесных массивов.
Весь оставшийся день она помнила об этом. Чародей занимался с шусями, потом надолго исчез из дворца и вернулся только вечерм. Бесшумный слуга в балахоне маячил, словно тень, то там, то здесь. Какие-то вовсе незнакомые личности проскальзывали к потайному входу.
Римса сплела-таки себе гамак из травы и качалась в нем, безучастно наблюдая за пнем-дворцом и движением жизни вокруг.
Спустились сумерки. Ночная птица засвистела и защелкала в темном кустарнике. Ожили и задвигались все, кто прятался днем. Лес наполнился пугающими, смутными звуками. Оставаться в гамаке было небезопасно. Но Римса забыла обо всем, заслушавшись переливчатыми трелями.
«Как странно, – думала она, – все птицы поют днем, и только эта – ночью. Тот, кто спит днем, не слышит дневных птиц. Тот, кто спит ночью, никогда не услышит этого волшебного пения».
Она поежилась в гамаке. Воздух заметно свежел, но возвращаться во дворец не хотелось.
«Я жила в древесном массиве, – продолжала размышлять Римса, – видела корни, и кору, и внутренность дерева, но никогда не была на его вершине. И поэтому для меня не существовало вершины. И для моих родственников и предков тоже. Они придумали себе утешительное объяснение о бесконечности и могуществе своего дома. А он взял и сломался. И перестал быть».
«Надо было селиться в другом месте», – вздохнула Римса и начала выбираться из гамака.
На следующее утро она слонялась без цели по дворцу, ожидая, когда позовет чародей. Но тот исчез спозаранку вместе с шусями. Римса завтракала в полном одиночестве.
– Господин сказал, что вернется вечером, – сообщила фигура в балахоне, убирая тарелки.
Римсе стало досадно, что чародей опять бросил ее на целый день. Пора уже было получать могущество, чтобы идти искать родственников, а тут приходилось сидеть и ждать неизвестно чего. Настроение у молодой Са окончательно испортилось. Она выбралась из дворца и побежала к вчерашнему потайному месту с гамаком. К ее великому удивлению, гамак исчез. Кто-то утащил или, может быть, сжевал его ночью. Ни чародея, ни гамака, ни могущества. Пригорюнившись, Римса села на гладкий камешек. В ту же самую минуту земля вокруг затряслась. Белластунг чародея приземлился поблизости. Римса узнала его по серебряному колечку в одном из ушей.
– Ути-ути-ути, – позвала она.
Но белластунг даже не оглянулся. Он торопливо выбирал из травы семечки и орехи и деловито грыз их, так что шелуха летела во все стороны.
Римса удивилась, откуда взялось сразу столько привлекательной для белластунга еды.
В следующее мгновение она поняла, как Грибас приручил чудовище. Он его просто прикормил!
Наевшись, белластунг тряхнул кисточками на ушах и поскакал по поляне, словно кого-то выглядывая. Вскоре рядом с ним приземлился еще один гигант. Потом они оба взмыли по стволу древесного массива, помчались наперегонки с ветки на ветку, с дерева на дерево.
Римса засмотрелась поневоле на их огромные прыжки, подобные полету.
«Если бы я была белластунгом, в три дня обскакала бы весь лес, побывала на всех полянах и на всех вершинах и, наверное, нашла бы родственников», – подумала она.
«Может быть, это и есть могущество? – пришла следующая мысль. – Но нет, Са не может стать больше и сильнее, чем она есть, так и думать об этом нечего».
Римса поднялась с камня и принялась рвать траву, чтобы сплести новый гамак.
Лежа в зеленой сетке, она не могла не думать о могуществе. Раньше сила была ей ни к чему. Всех Са устраивала совместная жизнь в колонии. Древесный массив укрывал от непогоды, а малый рост делал их незаметными для врагов. Кроме этого, не нужно было много еды. Средняя Са спокойно утоляла голод половинкой ягоды на завтрак, четвертушкой ореха в обед. Безусловно, в отсутствии могущества тоже были свои плюсы.
Прошло утро. Поднялся легкий ветерок. Он раскачивал гамак, и недовольство и нетерпение Римсы раскачивались в такт самодельной колыбели все больше и больше.