Римская кровь
Шрифт:
— Да… — Он выговорил это слово почти неслышно, как будто предвидел следующий вопрос.
— Но что-то мне подсказывает, что Росция предложила тебе встретиться… скажем, завтра?
— Да.
— Но откуда ты это узнал? — спросил Руф.
— Суд уже на носу. Тот, кто собирает сведения через Росцию, с приближением решающего дня будет настаивать на более частых отчетах. Они не могут полагаться на слепую случайность, на то, что Тирон сможет видеться с ней каждый день. Скорее всего, они настояли на том, чтобы она назначила ему свидание. Это правда, Тирон?
— Да.
— И завтра уже наступило, — сказал я, глядя в сад, где по-прежнему маячила одинокая фигура Цицерона. Розовый свет сменился красновато-желтым и стремительно выцветал. Ночная прохлада
Он посмотрел на хозяина, который, казалось, по-прежнему не прислушивался к разговору, потом испустил глубокий вздох.
— На Палатине. Рядом с домом Цецилии Метеллы есть заросшая деревьями и травой площадка — открытый парк между двумя домами; я должен встретиться с ней там в три часа пополудни. Я говорил ей, что у меня может ничего не получится. Она ответила, что если я буду с тобой и с Руфом, то должен буду сказать, что вынужден отлучиться по срочному поручению от Цицерона, и наоборот. По ее словам, она уверена, что я сумею что-нибудь придумать.
— Теперь этого не понадобится. Потому что я иду с тобой.
— Что? — Рассерженный Цицерон вернулся в комнату. — Не может быть и речи! Немыслимо! Они больше никогда не встретятся.
— Нет, — сказал я. — Встретятся. Потому что так решил я. Потому что в любое мгновение до суда моя жизнь подвергается опасности, и ни одна дорога, способная привести нас к истине, не останется не обследованной.
— Но истина уже известна.
— Неужели? Точно так же, как она была известна час назад, до того как Тирон сделал свое признание? Истина никогда не открывается целиком: все время остается что-то непознанное. Ну а пока, на мой взгляд, мы все должны попытаться немного поспать. Нам предстоит трудный день. У Руфа будут дела на Форуме, мы с Тироном отправимся на свидание с молодой Росцией. А вечером, пока ты, Цицерон, будешь работать над своими заготовками, шлифовать защитительную речь и пить луковый суп, мы втроем посетим скромную вечеринку, которую любезный Хрисогон устраивает в своем особняке на Палатине. А теперь доброго утра, Цицерон, и если ты покажешь мне место, где я мог бы уснуть, то и доброй ночи.
Глава двадцать третья
Как долго спал Цицерон, и спал ли он вообще, я так и не узнал; я только знаю, что, когда в тот день Тирон осторожно разбудил меня в крохотной спальне напротив кабинета, до меня доносился резкий, пронзительный голос хозяина, который декламировал свою речь, прохаживаясь взад-вперед по саду.
— Примите во внимание, господа, и случай, не так давно произошедший с неким Титом Клелием из Таррацины — милого городка, который вы найдете в шестидесяти милях к юго-востоку от Рима на Аппиевой дороге. Однажды вечером он пообедал и лег спать в одной комнате с двумя взрослыми сыновьями. На следующее утро его нашли с перерезанным горлом. Расследование не открыло ни подозреваемых, ни мотивов; сыновья в один голос заявляли, что они спали и ничего не слышали. И все же их обвинили в отцеубийстве — и действительно, обстоятельства были весьма подозрительными. Как, спрашивало обвинение, могли они проспать такое событие? Почему они не проснулись? Почему они не вскочили с постелей и не защитили отца? И какой убийца осмелился бы проникнуть в комнату с тремя спящими людьми, намереваясь убить одного из них, а затем бесследно исчезнуть?
Но все же добросовестные судьи оправдали сыновей и сняли с них все подозрения. Что же послужило решающим тому доказательством? На утро сыновей нашли крепко спящими. Как смогли бы они спать, доказывал защитник, с которым согласились и судьи, будь они виновны? Ибо какой человек смог бы сперва совершить неслыханное преступление, попирающее все людские и божественные законы, и затем беззаботно заснуть? Не подлежит сомнению, что люди, осмелившиеся на столь отвратительное прегрешение против неба и земли, никак не смогли бы беспробудно уснуть в той же комнате, похрапывая рядом с еще не остывшим телом собственного отца. И так двое сыновей Тита Клелия были оправданы…
— Да,
Он громко прочистил горло, потом быстро зашептал себе под нос, прежде чем снова повысить голос:
— Предания рассказывают нам о сыновьях, которые убивали матерей, чтобы отомстить за отцов: Орест заколол Клитемнестру, чтобы отомстить за Агамемнона, Алкмеон казнил Эрифилу, чтобы отомстить за Амфиарая… или это Амфиарай убил Эрифилу? Нет, нет, все правильно, Алкмеон… И хотя говорится, что эти мужи действовали в согласии с божественной волей, повинуясь оракулам и велениям самих богов, даже их потом преследовали Фурии, беспощадно лишая их покоя и сна, ибо такова природа, пусть даже исполнение сыновней обязанности перед убитым отцом оправдано небом, такова природа… Нет, нет, это никуда не годится. Полная бессмыслица. Слишком много слов, слишком много слов…
— Можно мне раздвинуть занавески? — спросил Тирон. Я сел на диване, протирая глаза и облизывая пересохшие губы. Убийственно жаркая и душная комната напоминала печь. Сквозь желтые занавески сочился свет — столь же резкий, как и голос Цицерона.
— Ни в коем случае, — отозвался я. — Тогда мне придется не только его слышать, но еще и видеть. И я совершенно не уверен, что смогу перенести его великолепие. Есть что-нибудь попить?
Тирон подошел к столику и наполнил чашу водой из серебряного кувшина.
— Который час, Тирон?
— Девятый час дня — два часа пополудни.
— До свидания остался всего час. Руф уже встал?
— Руф Мессала уже давно спустился на Форум. Цицерон надавал ему целый ворох поручений.
— А моя рабыня?
Тирон застенчиво улыбнулся. Что Бетесда с ним сделала — поцеловала в щеку, польстила, раздразнила или просто сверкнула глазами?
— Не знаю, где она сейчас. Цицерон велел не давать ей никакой работы, пусть она прислуживает тебе одному. Но этим утром она вызвалась помочь на кухне. Пока главный повар не настоял на том, чтобы она ушла.
— Надо думать, он кричал и бросал горшки ей вслед.
— Что-то наподобие того.
— Ну хорошо, если ты увидишь управляющего, скажи ему, что при желании он может закрыть ее в моей комнате. Пусть она сидит здесь целый день и слушает декламации Цицерона. Это будет достаточное наказание за перебитую посуду.
Тирон нахмурился, показывая, что ему не по душе мой сарказм. Легкий порыв ветра отогнул желтые занавески и принес с собой голос Цицерона:
— И в силу самой чудовищности этого преступления — отцеубийства — сперва его следует неопровержимо доказать, а иначе в него не поверит ни один здравомыслящий человек. Ибо какой безумец, какой негодяй добровольно навлечет на себя такое проклятие — проклятие не только рода человеческого, но и небес? Вы знаете, добрые римляне, что я говорю правду: такова сила крови, связывающая человека с его собственной плотью, что единая ее капля оставляет несмываемое пятно на всю жизнь. Она проникает в сердце отцеубийцы и поселят безумие и неистовство в душе, которая и без того окончательно растлена… О, да, именно так. Клянусь Геркулесом, это здорово!
— В том случае, если ты хочешь умыться, я принесу таз с водой и полотенце, — сказал Тирон, указывая на столик рядом с диваном. — А так как ты не принес с собой никакой одежды, я поискал в доме и нашел несколько вещей, которые, на мой взгляд, должны подойти. Они, разумеется, ношеные, зато чистые.
Он собрал туники и выложил их на диван рядом со мной, чтобы я мог выбрать. Они явно принадлежали не Цицерону, чей торс был куда длиннее и уже моего; я подозревал, что они были шиты для Тирона. Даже самая простая туника была пошита аккуратнее и из более тонкой ткани, чем моя лучшая тога. Предыдущей ночью, провожая меня к постели, Цицерон дал мне просторную рубашку без рукавов; по всей видимости, он и понятия не имел, что можно спать раздетым. Что же касается окровавленной туники, которую я поспешно накинул на себя, убегая вместе с Бетесдой из дома, то ее, по-видимому, подобрали с пола и выкинули, пока я спал.