Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного
Шрифт:
В жару входную дверь открывали настежь — так было принято в ринамином подъезде. Через распахнутые двери в квартиру частенько забегала соседская кошка, которую мама тоже кормила. Коммунистический подъезд активно общался, дружил, помогал, угощал, редко — ссорился. Когда мама была сильно занята на работе, в квартиру, с помощью дублета, тихонько проникала баба Шама с третьего этажа, перемывала всю грязную посуду, оставляла на кухонном столе вкусные пирожки собственного приготовления — и так же незаметно и бесшумно исчезала. В поздние летние вечера к коммунистическому подъезду присоединялись другие подъезды ринаминого двора. Одни отдыхали от дневной жары на балконах, другие — на дворовых скамейках.
Соседи пили чай, перекликались, как в лесу, травили анекдоты, ругали ксегенскую власть, делились впечатлениями о навязываемой их двору девятиэтажке, контрастирующей с низкорослыми «вёрщухатами». В результате дискуссий был выработан общий дворовый план действий. Команда дворовых добровольцев под предводительством вездесущей бабы Шамы приступила к запугиванию строителей. Днём она искусно терроризировала непрошеных рабочих, а ночью разрушала то, что они успели построить днём. «Террористам» письменно помогала ринамина мама. Благодаря совместным усилиям двора, каубским начальникам пришлось отказаться от вожделенной девятиэтажки.
В Рушниковом переулке не было такого «развитого социализма», как в каубском дворе; зато было капиталистическое изобилие, от которого ринаминым соседям очень не хотелось уезжать, хотя на работе им предлагали изолированные квартиры, но — в отдалённых совковых районах. Во времена
Из общения с детдомовскими любимчиками Ринама догадывалась, что в детском доме появилось что-то новое нехорошее; но она, разумеется, не выспрашивала, а дети, разумеется, не ябедничали, потому что это некрасиво и непорядочно. Ринамина интуиция её не подвела: в приюте завёлся криминал. В подробности следователь не вдавался, но было очевидно, что с шофёром Идасом случилась беда и что на Ринаму следствие навёл мстительный директор. Дружелюбного следователя интересовал прощальный вечер, который Ринама устроила в ресторане «Будапешт», где она «самозабвенно отплясывала с Идасом». Подозреваемая вежливо объяснила, что, во-первых, она не отплясывала, а танцевала; а во-вторых, больше танцевать было не с кем. После этого объяснения следователь стал осторожнее и задумчиво задал несколько наводящих вопросов. Ринама охотно поведала всё, что знала про своего бывшего начальника; потом, поколебавшись, сообщила, что Идас два раза отвозил Шираду в общежитие. Воспитательница младшей группы была замечательной девушкой и ринаминой приятельницей. С одной стороны, информация о Шираде смахивала на донос; с другой стороны — могла помочь следствию. Ринама решила, что второе обстоятельство перевешивает первое, тем более что подружка наверняка на неё не обидится.
В продолжение утомительного часа Жрес медленно прогуливался по пустынному скверу, искоса поглядывая то на Ринаму, то на следователя. Нагулявшись, он приблизился к воркующей парочке и поинтересовался, когда закончится допрос. Пристыженный следователь спешно ретировался, навсегда исчезнув из ринаминой жизни.
16
Посмеявшись над следователем, над ситуацией и над собой, Ринама взяла под руку любимого супруга и пошла устраиваться на работу в «почтовый ящик». В «ящике» было невыносимо душно, смрадный воздух отравлял умы и души запертых на ключ человеческих особей. Задыхающиеся особи сидели навытяжку за дубовыми столами; время от времени они покидали рабочие места, чтобы заправиться или испражниться. За этой естественной потребностью изумлённая Ринама застала свою бывшую однокашницу Кежу, превратившуюся в человеческую особь.
В институте Кежа была доброй и броской девушкой. Но они с Ринамой разговаривали на разных иностранных языках и сдружились только в стройотряде, где студенты Педагогического института общались на сельскохозяйственном языке, потому что на самом деле стройотряд ничего не строил, а полол сорную траву и собирал овощи в Харатсаньской области. Ринама поехала туда из любопытства; она никак не думала, что эта поездка поможет её командировке в Жарли, потому что улучшит её биографию. Харатсаньская область встретила неквалифицированную рабсилу ослепительными зарницами, оглупляющей жарой, серыми макаронами, непосильной работой и разухабистыми ночными «кострами». С утра до вечера Ринама гнула спину на колхозном поле, а ночью плясала вокруг трескучего костра; отсыпаться приходилось в обеденный перерыв, наспех проглотив ужасающие макароны. Через месяц изнурительной прополки выяснилось, что студенты ничего не заработали, так как съели слишком много макарон. Дешёвая рабсила возмутилась, но студенческое начальство не испугалось, а отправило в Совкму самых активных бунтарей, после чего менее активные бунтари отправились на уборку овощей и арбузов. Когда начальство скрывалось с поля зрения, хитрые забастовщики подставляли жарким лучам обгорелую кожу и уминали знаменитые сахаристые помидоры. Как следствие, все обжоры заболели дизентерией, распространив инфекцию на весь стройотряд, кроме Кежи. Предусмотрительная студентка, начавшая принимать для профилактики таблетки ещё в Совкме, так и не смогла заболеть за компанию. Компания оценила её расчётливость, а также другие человеческие качества — и избрала командиром первого отряда. Стройотрядовское начальство, занимавшееся профилактикой дизентерии со дня приезда в Харатсаньскую область, одобрило достойную кандидатуру. Профилактические мероприятия сводились к выбрасыванию в большую яму «опасных» посылок, содержащих колбасные изделия, консервы, икру и прочие деликатесы; а также — к объявлению «сухого закона». В ответ непьющие студенты добывали в близлежащей деревне «нефтяную» водку и в знак протеста распивали её в открытом поле. Точнее сказать, не студенты, а студентки, так как немногочисленные педагогические юноши от стройотряда уклонились. Зато девушки получили на перевоспитание трёх симпатичных хулиганов, которые не столько работали, сколько «перевоспитывались» с помощью утончённой Зоры, зарабатывавшей право на поездку в Восточную Миянгеру. Впрочем, шансов у ейверки Зоры было очень мало, потому что началась массовая ейверская эмиграция, и ксегенские власти прижали «ейверских предателей». Кроме трудновоспитуемых хулиганов мужского рода, в стройотряде был легковоспитуемый врач мужского рода. В Харатсаньскую область он попал с пятого курса Медицинского института, в стройотряде он лечил студенток от ожогов и дизентерии и параллельно проходил курс сексуального воспитания под руководством студенческого начальника женского рода. Тяну перебросили в начальники с четвёртого курса математического факультета, где она прославилась комсомольской хваткой. С помощью заместителя женского рода и, по совместительству, близкой подруги Тяна талантливо и жёстко возглавляла «битву за урожай»; с перспективным медицинским кадром она справлялась без посредников, постепенно подготавливая полуфабрикат к супружескому столу. Других мужчин в стройотряде не было, и тоскующие девушки отправились на их поиски за тридевять полей — под предводительством секс-бомбы Лалы с панисийского факультета. Лала была ринаминой приятельницей; однако ей не удалось увлечь в поход институтскую товарку, так как Ринама считала ниже своего достоинства бегать за представителями конкурирующего пола. Влюблённая в жизнь Лала была лишена каких бы то ни было комплексов, училась на пятёрки с плюсом, вкушала все доступные удовольствия, поддерживала отношения с половиной обожаемой Панисии, флиртовала направо и налево и собиралась замуж по расчёту за пожилого и обеспеченного редактора Центрального Телевидения. Самостоятельная девушка признавала только два авторитета: панисийского певца Рафаэля и свою однокашницу Кежу. Девушек связывало неразрывными узами поклонение панисийскому эстрадному идолу. До панисийского факультета Кежа училась в Авиационном институте, после первого курса не выдержала и бросила авиацию ради родного языка неподражаемого Рафаэля. Обе девушки познавали панисийский язык на курсах и по пластинкам нетленного кумира. Когда Рафаэль приезжал в Лимонию, они преследовали певца на необъятных просторах ксегенского государства, пока он не согласился сфотографироваться со своими самыми преданными поклонницами. Вступив заочно в Клуб друзей Рафаэля, девушки увлеклись пропагандой панисийского языка и панисийского образа жизни. В пропагандистских целях они знакомили своих водяных подруг со своими панисоговорящими друзьями. Охмурённые пропагандой водяные подруги выходили замуж за панисоговорящих друзей и уезжали в панисоговорящие страны. Окрылённые успехом идейные девушки задумали охватить панисийской агитацией харатсаньских колхозников, но натолкнулись на стену непонимания и неприятия. Тогда они обратили горящие взоры на стройотрядовских студенток. В результате активной двухмесячной деятельности Кеже и Лале удалось сагитировать ринамину подругу Маниру с цинафрийского факультета. Манира «сломалась» на панисоговорящем красавце Раксо из южно-акимерзкого Пруе, который должен был заменить водяного красавца Сяву, бросившего влюблённую девушку накануне зимней сессии. Чтобы облегчить общение с панисоговорящим другом, Манира срочно занялась панисийским языком под руководством Кежи и Лалы. Она с трудом дождалась окончания уборочных работ, чтобы с сорока заработанными «деревянными» в кармане и с неистребимой надеждой в сердце устремиться в панисийские объятия. С помощью Раксо Манира доказала Сяве своё превосходство, после чего кинулась, как в омут, в иностранную любовь. Она перестала изучать панисийский язык, потому что в Университете сотрудничества народов, где учился Раксо, иностранных студентов превосходно обучали водяному языку. Узнав о панисийских пристрастиях дочери, мать выгнала её из дома. Манира и Раксо сняли однокомнатную квартиру на окраине Совкмы, где зажили бедной, счастливой жизнью. Через год манирина мама не выдержала и забрала к себе счастливых любовников. Получив высшее совковое образование, Раксо вернулся в свой Пруе, а Манира соединилась с возлюбленным по окончании Педагогического института. В аэропорт, кроме Ринамы, Маниру провожали Кежа и Лала, которые сопровождали свою протеже во всех коллизиях её взаимоотношений с Раксо. Из аэропорта девушки разъехались и разлетелись в разные стороны. Долгие годы Ринама и Кежа двигались по разным траекториям, пока они не пересеклись в «почтовом ящике». Кежу, как и Ринаму, на блатное место переводчицы устроил свёкор; только она работала старшей переводчицей — на два этажа ниже.
Молодые женщины бросили друг на друга любознательные взгляды: Ринама похудела и повзрослела, а Кежа пополнела и постарела. Ринама присмотрелась и прислушалась: взгляд у бывшей однокашницы был затравленный, движения — скованные, а голос — еле слышный. Ринама отшатнулась от плохой кежиной копии и побежала смотреться в зеркало — глаза у неё по-прежнему были синие и озорные. Женщина попробовала голос — он звучал красиво и уверенно; потом улыбнулась своему отражению, спрятала зеркало в сумочку и под модную песенку втянулась в увлекательный технический перевод. За этим легкомысленным занятием её застали запыхавшиеся майор и подполковник, с которыми переводчица делила рабочее помещение. Офицеры принялись дуэтом отчитывать свою подшефную, на что Ринама весело ответила: «Разве я плохо пою?» Вместо того чтобы развеселиться, шефы озабоченно раскудахтались и выскочили из комнаты. Через пять минут они вернулись вместе с живым наглядным пособием. Это была переводчица Тира из смежного помещения. По приказу майора Тира пять раз обошла вокруг стула, а по приказу подполковника поставила стул на место. После чего офицеры отпустили наглядное пособие и красноречиво посмотрели на Ринаму. Ринама успела проработать в «ящике» пять дней. Она сразу учуяла тяжёлую атмосферу, но решила не поддаваться и не торопилась разочаровываться. Заткнув нос, Ринама устремлялась в свою комнату, открывала форточку и углублялась в вожделенные переводы, которые вызывали у неё лёгкую эйфорию. Получив инструкции начальника, появлялись военные дебилы, закрывали форточку, а потом велели «товарищу переводчице» её открыть. «Товарищ переводчица» отвечала: «Не надо было закрывать» и затыкала уши берушами, чтобы не слышать нудную лекцию о том, что гражданские подчиняются военным и должны выполнять их приказы. Кабинетные офицеры сильно смахивали на детдомовского директора и вызывали у Ринамы внутренний смех. Она собиралась их игнорировать так же, как игнорировала бывшего начальника. Уверенная в своей центрально-совковой эксклюзивности, Ринама рассчитывала избежать участи одеревенелых сослуживцев. Но издевательство над Тирой ошеломило и потрясло гордую женщину. Впервые в жизни она видела, как один взрослый человек унижает другого взрослого человека, а униженный и оскорблённый безропотно сносит издевательства. И где? Не в какой-нибудь Акимере, в которой аборигены живут в резервациях, а в родной Лимонии — через 65 лет после Ноябрьской революции! Правда, в детском доме Ринаме приходилось отнимать у садистов окровавленных детей; но то были несовершеннолетние изверги, которых государство справедливо отобрало у преступных родителей и определило в детский дом на перевоспитание. Ксегенские офицеры в роли детдомовских садистов? Ксегенская переводчица в ипостаси акимерзкого негра?
Схватив в горячке какую-то папку, Ринама со всех ног бросилась к Кеже, потому что бросаться больше было не к кому. Майор что-то прошипел вслед, но подшефная отмахнулась от него, как от назойливой мухи. Ринама увела Кежу в туалетную комнату и поделилась с ней ужасными впечатлениями. В ответ тихим голосом Кежа рассказала собственную поучительную историю.
В «почтовом ящике» поклонница Рафаэля пережила три стадии: возмущение, сопротивление, смирение. Стадия возмущения наступила на второй день её пребывания на блатной работе после того, как военный переводчик в звании майора вырвал из её рук телефонную трубку и не разрешил закончить разговор с больным сыном. Стадия сопротивления последовала за пятью-шестью подобными инцидентами и закончилась вскоре после того, как имя взбунтовавшейся переводчицы в совокупности с нелестными эпитетами зазвучало со всех трибун полусекретного учреждения. С тех пор издёрганная нервная система выдерживала только стадию смирения. Ринаму интересовало, не собирается ли смиренная переводчица поменять работу. «А куда мне идти?» — последовал смиренный вопросительный ответ Кежи. Ринама вынула из кармана круглое зеркальце, надела на лицо вызывающее выражение и сделала аутотренинг, чтобы быть готовой к любым неожиданностям.
17
Первая неожиданность ожидала её дома в лице квартирной хозяйки Ваклы, которая нагрянула сообщить, что Ринаме пора освобождать её жилплощадь. Повзрослевшей и возмужавшей в коммуналке квартиросъёмщице было жалко расставаться с Рушниковым переулком; она не сомневалась в том, что инициатива исходит от нового ваклиного мужа. Молодой по имени Напетс был моложе жены и держал её в ежовых рукавицах.
До него Вакла предвосхищала свои приходы телефонными звонками; она была тактична и доброжелательна, услужлива и добросердечна. Напетс круто взялся за перевоспитание жены, изживая из неё невыгодный либерализм. Вакла никогда ему не противоречила, но за его спиной поступала по-своему. Кроме комнаты в коммуналке, у неё была собственная изолированная квартира, которой хватало и мужьям, и любовникам, — пока очередь не дошла до Напетса.
Молодой Напетс требовал жилищной компенсации за свой возраст — и Вакла в конце концов дрогнула и уступила. После короткой дискуссии Ринама снарядила Жреса на поиски новой жилплощади, а сама кинулась в «ящик» навстречу новым неожиданностям, которые не заставили себя долго ждать. Абсолютно неожиданно для Ринамы дебильные шефы близко к тексту пересказали своей подшефной историю падения Кежи на дно «почтового ящика». Собственно говоря, с этого началась двойная реально-фантастическая жизнь обычной ксегенской женщины.