Рисса
Шрифт:
Охота пока не получалась. За все время стая нашла несколько старых лосиных следов и один кабаний, трехдневной давности. Свежих следов не обнаружили. Волки были голодны и злы…
Наконец, к исходу ночи, перед самым рассветом, Чернец остановил зверей. Настороженно подняв морду, он втягивал воздух. Слабый ветерок принес волнующий лосиный дух. В несколько прыжков вожак пересек отлогий холм, и на другой его стороне, на лесистом заснеженном склоне, волки нашли долгожданные следы. Совсем недавно здесь прошли три лося. Стая тотчас кинулась в погоню…
Макаров умирал. Теперь это уже было ясно ему самому. Сначала его свалила простуда, неожиданно тяжкая, удушливая.
Еще позапрошлым летом вместе с двумя егерями решил он поставить избушку в Кривом урочище на месте сгоревшего лесного домика. Недели три они пилили деревья, вытаскивали стволы, окоряли, отесывали бревна, рубили, вязали венцы, ставили на мох (клали его под бревна, между венцами) и, наконец, построили небольшую, но добротную избу. Печь переложили, побелили, в доме стало тепло и уютно.
И вот снова в Кривом урочище, на том же самом месте, хотя уже и в новом доме, беды подкараулили Макарова.
Все началось с того, что, переходя край замерзшего озера, ученый провалился в воду. Была середина декабря, лед еще не окреп, и, обманутый морозом, Макаров ошибся. Такого с ним прежде не случалось. Внимательный и осторожный, как и полагается таежнику, он всегда замечал полыньи и проруби, даже подмороженные и подснеженные сверху, а тут вот не заметил.
Пока добрался до избушки, сильно промерз. Долго отогревался чаем, жарко натопил печь, но к вечеру тряский озноб уже скрутил его. Вообще он не очень был подвержен простуде, а на этот раз как-то быстро и хватко она овладела им, свалила, лишила сил.
Четыре дня провалялся в лихорадке, и как будто уже полегчало, изредка даже вставать стал, но вторая черная беда незаметно подкралась к нему. Кончились продукты.
Он рассчитывал, как это было всегда, добыть дичины, сделать запас и работать здесь еще недели две. Если же вдруг подстрелить ничего не удастся, что тоже случалось, хотя и редко, тогда он свернул бы работы и покинул Кривое урочище. Однако все произошло совсем иначе. Ни встать, чтобы выйти на охоту, ни тем более двинуться в долгий путь к дому он не мог.
Когда хворь чуть-чуть отступила, ему очень захотелось есть, а еды не было. Еще три дня он кое-как питался, подбирая остатки крупы на полках и в других разных местах, нашел немного старых сухарей, все это варил и ел. Но и эта еда кончилась. Его организм, ослабленный болезнью, стал снова сдавать. К концу недели у больного Макарова едва хватало сил затопить печь.
Необходимо было мясо, свежатина, и через несколько дней он уже был бы здоров. Но мяса не было.
К вечеру восьмого дня Макаров ощутил, что его снова охватывает жар. Болезнь опять навалилась на него, будто чувствовала слабость измученного, истощенного тела. В полубреду ему мерещились ее длинные цепкие пальцы, нацеленные на его горло. Когда они приближались, почти касаясь горла и подбородка, ему становилось душно, он задыхался, пытаясь оттолкнуть эти черные, похожие на щупальца фантастического спрута, пальцы, выходящие из темной, бесформенной, тягучей массы… Он понимал — приближается смерть, и в отчаянной борьбе с ней вдруг просыпался, очнувшись от болезненного бредового забытья, приходил в себя, ощущая на лбу, на груди и руках холодный обильный пот и продолжая бормотать что-то бессвязное и бессмысленное.
Потом вставал, шатаясь подходил к печке, подкладывал поленья, благо их было много, уже высушенных и сложенных в сенях и в избе возле печи.
К утру жар в его теле спадал, и он лежал на спине, думая о своей жизни, снова и снова напрягая мозг в поисках выхода из этой безвыходной ловушки судьбы. Чтобы добыть дичь, нужно не только встать на лыжи, надо еще долго ходить по лесу, выслеживать, догонять… Да, не вовремя подстерегла его коварная полынья…
Не хочется уходить из жизни… Еще так мало сделано… Почему мало? Не так уж и мало. Ни одного дня не жил впустую. Работал. Написал несколько научных книг. А сколько задумано… Сколько подготовлено материала… Не хочется уходить… Но ведь если так лежать, то скоро совсем не будет сил подняться, даже чтобы топить печь… А что тут еще придумаешь?..
У него оставался чай и сахар. Он часто пил крепко заваренный чай, сладкий и горячий, и на какое-то время ему становилось легче. Прошибал пот, жар отступал. Казалось, даже слабость в эти минуты отпускала его. Но короткое облегчение проходило, и он снова не мог или почти не мог двигаться. Когда вставал, чтобы подложить в печь поленья, колени его дрожали, капли пота проступали на лбу и шее, дыхание становилось частым и прерывистым.
Последняя ночь прошла для него в унылом и относительно уже спокойном бессилии. Он спал, скованный тяжелым сном, изредка просыпаясь. Даже во сне жар болезни оплетал его мозг и сердце, сны приходили пугающие и кошмарные. Но большинство времени он все-таки спал. Засыпал он и днем. Измученный организм только так мог слабо сопротивляться неотступному недугу.
Макаров уже перестал напрягать мозг в поисках спасения. Он настолько устал, что им овладело безразличие…
Ночью сильно мело. Вьюга завывала, ударяя в стекла избушки, высвистывая в дымоходе. Больной во сне слышал ее протяжный вой как что-то постороннее, к нему совсем не относящееся. Ему уже было все равно. Он устал. От борьбы с недугом, от мыслей, от жара, от попыток найти выход…
К утру вьюга стихла. День вставал светлый и безветренный. Тихо стало и в избе, и в лесу вокруг. Будто уставшая за ночь от метельной круговерти природа притихла и отдыхала, укрыв лесную землю снеговыми наносами.
Макаров лежал на спине. Тяжелый сон только что ушел от него, и он, глядя в потолок, думал о том, что надо встать, подтопить печь и что, пожалуй, уже немного дней ему осталось ее подтапливать. Спасения нет. В эту дальнюю избушку охотники заходят нечасто, и ему вряд ли повезет. Тем более сейчас, после метели, — по глубоким сугробам собаки не идут и охоты просто не может быть. Вот и погода тоже против него…
Внезапно Макаров вздрогнул, в его, до этого совершенно отрешенном взгляде вдруг зажглась жизнь. Что это? Ему послышалось? Или в самом деле кто-то топтался, приближаясь к его домику? Звуки были нечеткими, прерывистыми. И вот под самыми окнами он услышал рычание — остервенелое, многочисленное. Похоже, рядом шла борьба не на жизнь, а на смерть…
Макаров с усилием встал, сделал несколько шагов к окну и, опершись о косяк, посмотрел наружу.
То, что он увидел, показалось ему чудом. На снегу лежал лось, и стая волков, накинувшись на тушу, жадно рвала ее.
Теперь Макаров уже не думал ни о чем, кроме этой горы мяса, которая могла вернуть ему уходящую жизнь. Дрожащими руками схватил он свой острый охотничий нож, сунул ноги в валенки и без полушубка и шапки вышел из дому. И откуда только взялись силы?.. О волках он просто не думал. Болезнь по-прежнему туманила его сознание. Но когда он сделал несколько шагов к цели, прозрение вдруг пришло к нему, и он понял, что зря не взял карабин. Хотя спасти его оружие вряд ли могло. Потому что сам он был очень слаб и не смог бы перестрелять стаю волков. А голодные волки не отдадут свою добычу слабому, даже если это человек… Последней в его мозгу мелькнула мысль о том, что лучше, может, такая смерть, сразу, чем медленное голодное умирание… И все-таки он шел, уже совсем не думая ни о чем, шел, шатаясь, к лосиной туше, окруженной волками.