Рижский редут
Шрифт:
– Молчу, молчу!..
Теперь я мог вести ее хоть в подвал с огромными бочками, за которыми мне указали скамью, хоть на край света.
Когда девка выводила меня на Зюндерштрассе, она несла свечной огарок, теперь же мы пробирались в полнейшей темноте. Нам предстояло спуститься по невозможной лестнице, узкой и с кривыми ступеньками, я пошел вперед, Натали опиралась о мое плечо.
Все же я не напрасно ходил в морской поход. Человек, с грохотом бегавший по трапам в бурю, когда все ходуном ходит, когда снаружи то и дело палят пушки, словно извещая «Судно в беде!» и искрятся фальшфейеры, когда ломаются стеньги и реи, когда в трюме вовсю работают помпы и звучат слова, для дамского слуха не предназначенные, уж как-нибудь управится с подвальной лестницей всего-то в дюжину ступеней.
Наконец мы оказались на кирпичном полу, и я, ведя рукою вдоль влажной стены, увлек Натали далее.
Хотя окна погреба выходили во двор и представляли собой щели под самым потолком, однако ж какой-то свет в них пробивался. Я полагаю, при желании можно было через эти окна и выбраться, обладая худощавым сложением моего племянника Суркова; а вот дядюшка мой непременно застрял бы, и мысль об этом не просто веселила меня, а, можно сказать, грела душу. Для знатока архитектуры подвал являл собой истинное сокровище, с округлыми сводами и скошенными стенами в оконных нишах. Я полагаю, лет сто или двести назад он еще не был подвалом, а окна имели приличные размеры. Но Рига тем и славилась, что все в ней потихоньку уходило под землю – вон и в Домский собор когда-то следовало подниматься по ступенькам, теперь же выстроена целая лестница в два марша, чтобы туда спускаться.
– Вот тут нам придется провести ночь, – сказал я. – Ложись на скамью, я укрою тебя и сам сяду рядом, прислонившись к бочке.
– Тут? – переспросила Натали. – Но мы же тут одни… вдвоем в одном помещении…
– Про это никто не узнает, – пообещал я, зная, что произношу ложь: когда явится Бессмертный, придется все ему рассказать, чтобы он придумал, как быть дальше с Натали.
Любопытно, что уже тогда я в поисках выхода из положения прежде всего подумал об артиллерийском сержанте, а не о моих драгоценных родственничках. Я еще не мог знать, что в ближайшие дни их не увижу, поскольку они сбежали на Даленхольм.
Сержант не клялся мне в вечной дружбе (что порой проделывал Артамон) и не был моим родственником, но он пришел на помощь именно тогда, когда помощь стала необходимой. Сам он утверждал, будто ему охота решить задачку. Если бы я знал подлинную причину! Возможно, я бы возмутился, пришел в ярость, долго негодовал. Но теперь, по прошествии времени, я могу оценить и правоту Бессмертного, и его мужество.
Натали сильно расстроилась из-за того, что я увижу ее спящей и бог весть что о ней подумаю. Я стал утешать ее тем, что сам собираюсь заснуть, поэтому мы окажемся в равном положении. Но она была воспитана в слишком хороших правилах, что в мирное время, скорее всего, просто замечательно, зато довольно обременительно в пору испытаний. Я несколько раз чудом удержался от того, чтобы сказать ей: сударыня моя, да ты ведь уже столько времени живешь в одном помещении с переодетым мужчиной, нисколько его не стесняясь, даже требуя его помощи при одевании и раздевании!
Очаровательная невинность Натали, ухитрившейся выйти замуж и не утратить девического взгляда на мир, трогала меня до глубины души – слушая ее невинные речи, я возвращался в прошлое, когда мы обещались любить друг друга вечно. И пускай мы сидели сейчас в темном подвале, где пахло пивом, плесенью и Бог весть чем еще, я душой был в том незабвенном прошлом… точнее, половиной души, а вторая половина прекрасно знала, что нам не суждено быть вместе… как это получалось – я не понимаю…
Наконец она решила, что тоже будет спать сидя. Это было мужественное решение – и совершенно нелепое. Она уселась в трех вершках от меня и завернулась в девкино покрывало. Потом она догадалась, что сама закуталась, ая-в одной лишь матросской полосатой куртке.
Мне пришлось поклясться всеми святыми, что я, сидя с ней рядом под одним покрывалом, не посягну на нее даже в помыслах и не позволю себе ничего лишнего. Честно говоря, я и не собирался.
Какое-то время мы сидели рядом и, разумеется, заснуть не могли, это по заказу не делается. По странному капризу сознания и чувств я вспомнил Анхен. Ее любовная простодушная щедрость, не обремененная моральными соображениями, казалась мне сейчас лучше той добродетели, которую силком вбивают в головы девицам на выданье. Да и сама Анхен с золотыми колечками выпущенных из-под чепчика волос, с голубыми глазами, глядевшими невинно, как у дитяти, со вздернутым носиком и круглыми щечками, деловитая и забавная Анхен казалась мне во сто раз красивее, чем была на самом деле. Нет, я и тогда уже не путал красоту с доступностью, просто Анхен ушла туда, где нет поцелуев, и, недосягаемая, стала для меня прекрасной именно поэтому.
– Ты спишь? – спросила Натали.
Я ничего не ответил.
Она повозилась, прилаживаясь поудобнее, подобрала ноги, уселась на скамье боком и прижалась ко мне, положив голову на плечо. Очевидно, ее строгие правила не позволяли ничего лишнего с мужчиной бодрствующим, но допускали вольности с мужчиной спящим.
В конце концов Натали заснула, и я, двигаясь очень осторожно, уложил ее на лавку.
Сам я забылся сном уже на рассвете.
Глава пятнадцатая
Утром Бессмертный прислал мне записку с каким-то мастеровым, нашедшим себе приработок в порту, когда пришла Моллерова флотилия.
В записке кратко сообщалось, что селерифер вызволить удалось, а счет за угощение, выставленное частному приставу в «Лавровом венке», будет предъявлен Сурку «не от жадности моей, а токмо с воспитательной целью». О подробностях беседы с Вейде Бессмертный умолчал, хотя наверняка был спрошен о злодее Морозове и двух других злодеях, Вихреве и Суркове. Сообщил мне Бессмертный также, что мои милые родственнички успешно сбежали на Даленхольм, куда полиция, скорее всего, не потащится, потому что это в военную пору целое приключение, а полицейские рижские избалованы покойной жизнью. Наконец, Бессмертный предложил мне последовать за Артамоном и Сурком.
Сержант был главным по артиллерийской части на четырех десятках канонерских лодок, ему подчинялись канониры, и потому он мог наезжать с инспекцией на Даленхольм. Как я понял, он собирался отправиться туда незамедлительно, чтобы убедиться, что на новом месте канониры не разболтались и соблюдают порядок. Если учесть, что на лодках стояло более десяти видов орудий, каждое своего калибра и со своей потребностью в боеприпасах, то нетрудно вообразить, сколько путаницы возникало и сколько всяких цифр хранилось в голове у Бессмертного.
Мастеровой также передал мне тот самый узел, который Сурок в припадке баловства стянул из театра, потом забрал в порт и, отплывая на Даленхольм, догадался оставить у Бессмертного. Он добавил туда кое-какие мои вещи и зачем-то нож, который потеряла в Яковлевском храме наша незнакомка. В узле были и мой костюм огородника. Все складывалось бы неплохо, если б не Натали. Брать ее на Даленхольм я не мог. А куда девать – не знал.
Если бы в усадьбе Левиз-оф-Менаров жили сейчас женщины, к которым я мог бы поместить ее, я бы ни минуты не колебался. Но усадьба стала форпостом нашей армии, и женщины оттуда уехали.