Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
На этот раз приехали в Кос-Истек — сюда, где сидим сейчас и выковыриваем пальцами арбузную мякоть. Из Кос-Истека вчера ушли в Акжар, полдня просидели на буровой, надеялись поймать машину на Барса-Кельмес. На буровую заглянул начальник акжарской партии Булат Джансугуров — папин друг. Мы пошли его проводить. Ребята уныло плелись следом. Они хотели идти купаться. Я нес молоток, по дороге Яшка потерял темные очки Булата.
— Лет пятнадцать назад на юг Барса-Кельмес заглядывал отряд Журавлева, — сказал нам Булат. — Он бы вашу балочку живо отыскал. Да Журавлеву сейчас некогда. Приехала какая-то комиссия…
Проводили Булата до шурфов, вернулись в Кос-Истек, и ребята уехали.
Разве это разведка — сидеть возле арб с арбузами и плеваться семечками? Степь — вот она, начинается в пятидесяти метрах… Но куда я один пойду?
Арбузной коркой я начертил на песке овал — массив Барса-Кельмес, по территории равный Нидерландам. Западный угол пересек линией — русло Песчанки… Где-то от середины линии отвел аппендикс — цепь балок первого маршрута… На песке все ясно. Я отшвырнул корку.
— Эй, пацаны!
Из кабины «ЗИЛа» выглядывал шофер в тельняшке.
— Пацаны! Оглохли? Сбегайте купите папирос.
Я принес папиросы. Спросил:
— Куда машина идет?
— В степь, — ухмыльнулся шофер, считая: сострил. Он кивнул на дорогу.
Эта дорога — мы знали — шла на восток вдоль южного края Барса-Кельмес.
— Тут, брат, такая сторона, куда ни тронься, все одно не к людям. Скоро разговаривать разучусь.
Машина тронулась.
Яшка схватил мой рюкзак — что он, с ума сошел? — и забросил его в кузов, как баскетбольный мяч в корзину. Затем сильно толкнул меня в спину:
— Лезь! Лезь!..
С его помощью я перевалил через борт, ободрал щеку о джутовый мешок, поднялся и… опомнился.
Яшка Страмболя — мой друг — бежал за машиной, постепенно отставая. До сих пор мне горько и досадно — я не помахал ему. Не встречались мы больше с Яшкой…
Укладываясь на мешках, я не знал, что машина идет на базу Ленинградской гидрогеологической экспедиции, что я встречу на базе Журавлева, Деткина и толстяка из Алма-Аты и что с ними пойду — как в приключенческой повести — по заброшенным колодцам Барса-Кельмес.
КОНЕЦ СКАЗКИ
— Где-то здесь! Ищите! — хрипло сказал Журавлев.
Я следом за Журавлевым, за мной Деткин и шофер побрели в угол балки искать колодец. Толстяк из Алма-Аты остался безразлично сидеть в тени машины.
Обшарили угол балки — колодца нет. Журавлев огляделся, потер покрасневшие от солнца глаза, мотнул головой.
— Здесь!
Колодец нашел Деткин. Он провалился в него ногой, отталкивая с дороги свалявшийся ком перекати-поля.
Под откинутым прочь, сухо зазвеневшим комом оказалась яма, забитая тем же перекати-полем. Из-под ног — я присел на корточки на краю ямы — с шуршанием потекла вниз сухая земля, струйками просачиваясь в темную, пахнувшую прелым глубину клубка.
Колодец расчищал сначала шофер, за ним Журавлев: у них руки длинные. Я сходил к машине за ведром. Связали ремни, принялись поддевать ведром рушившиеся от прикосновения ветви и корни. Подошел толстяк — виновник наших бед, — тяжело сел у края колодца и стал глядеть вниз. Глаза у него жадные. Еще бы! Со вчерашнего дня брели следом за машиной, которую обгонит черепаха, и на пятерых было две фляги воды.
Колодец очистили от тлевшей в нем годами бестолковой степной травы. Свесили вниз головы. Дно жирно поблескивало.
В вытащенном Журавлевым ведре — густая жижа цвета нефти. Он вытряхнул содержимое ведра на землю. В жиже суетятся, кособочат клешнями красные рачки. Они впервые увидели солнце.
— Напрело… Гадость какая! — прохрипел Деткин.
— Мерзость! — подтвердил толстяк, «Соколиный глаз», как вчера его назвал рассвирепевший Журавлев.
— Колодец не чищен лет пятнадцать. Казахи здесь теперь не кочуют, — объяснил Журавлев.
Он велел мне, Деткину и толстяку собирать топливо, шоферу — свежевать тушу сайгака, если она не протухла. Сам сходил к машине, отыскал в своей сумке мешочки для проб.
«Процеживать жижу станет», — догадался я.
Сайгачину варили почти без воды, в собственном жиру. Противно было жевать эту кашу из волокон.
— Ешь через «не хочу»! — рассердился на меня Журавлев. — Совсем скиснешь.
Я едва ворочал вспухшим языком. Полулежавший напротив меня Деткин смотрел в ведро с варевом бессмысленными глазами. У «грозы сайгаков» тоже пустые, равнодушные глаза. Шофер оказался хныкалкой — работает здесь первый год и до смерти боится степи. Жилистый выносливый Журавлев бодр, разговорчив, да и я держусь ничего. Вот, например, насильно толкаю в себя препротивное варево.
— Спать! — скомандовал Журавлев. — Кстати, вот… нацедил, так сказать, воды. Полощите рот. Глотать не советую.
Я держал во рту серую жидкость, не в силах заставить себя выплюнуть ее. Подошел Журавлев, отобрал у меня флягу.
— Выплюнь! Постыдись, дружище… Лет пятнадцать назад, там, восточнее, на Тургае, я отдал бы полжизни за стакан воды. А окажись он, протянул бы его другу. Он — так же. Славно, Димка, жить, ходить по земле, ног не жалеть, в товарищей верить… Ну, ложись вздремни… Меня сытого всегда тянет поговорить.
— А потом?
— Вечером мы с Деткиным пойдем дальше. Машину теперь тащить бессмысленно — впереди воды нет.
— На Песчанку станете выходить?
— Пожалуй, мы сейчас юго-восточнее русла.
— Я с вами! Пусть охотник и шофер останутся, во рту полощут.
— После потолкуем. Иди.
Я забрался под «газик», в тень. Нагретая солнцем машина пышет жаром. Рядом сопит Деткин. Ему, верно, снится, будто вечерком сидит он во дворе и колотит урюковые косточки.