Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
— Хлеб, мужики, везу на элеватор! Мокнет хлеб! Погода треклятая…
Мы, продрогшие под дождем, мигом промчались километр до ближних тальников. Окостеневшими руками наломали скользкие неподатливые талины и вернулись с большими охапками.
Миша отвел машину по балочке, разогнал ее и попытался с маху взять скользкий, исковерканный колесами склон.
Мы лезли под грузовик, бросали охапки тальника, что-то натужно кричали, толкали машину, она ревела, как стадо коров, и боком опять сползала в балку.
Мы стряхивали с лиц и одежды ошметки глины, летевшие из-под колес. По нашим спинам хлестали толстые, как вожжи, струи ливня.
После шестого штурма склон стал месивом из перепаханной глины и прутьев.
— Достаточно! — сказал Николай, когда мы уселись под машину с подветренной стороны, кутаясь в мокрые, отяжелевшие куртки. — Без толку катать машину туда-сюда.
В конце концов сейчас на элеваторах принимают сырое зерно, научились сушить. Верно, Миша? Завтра утром выйдешь на дорогу, поймаешь машину. Вытащат…
Остальные отмалчивались. Миша пытался насвистывать, звал погреться в кабину, предлагал папиросы — «от курева теплее». Я думал: «Неужели, елки-палки, сдадимся? Ведь у нас двенадцать рук».
Я полез в кабину, потеснил сидевшего рядом с Мишей Яшку.
— Слушайте, а если нам срыть самое крутое место?
— Срыть?.. Не выйдет… Вскопать — дело другое. Да одна лопата, провозимся до Христова дня…
Я подобрал валявшуюся поодаль лопату и побрел, опираясь на черенок, вверх по склону.
Копали поочередно. По пять минут на человека. Копали судорожно и рвали друг у друга лопату. После третьей моей очереди у меня на ладонях вспухли мозоли. Шпаковские опять бегали куда-то за тальником и притащили две огромные связки.
Казалось, на этот раз машина вырвется. Передние колеса сантиметр за сантиметром вылезали за выгиб склона, мы, озверевшие, орущие, как дикари в джунглях, яростно толкали машину в скользкие борта. Под колеса полетели рюкзаки, куртки, и в тот момент, когда Миша крикнул мне:. «Уйди-и! Задавлю-ю!» — и я отскочил, тяжелая машина, утюжа колесами склон, пошла вниз.
Мы с Николаем сели под кузовом, прижавшись плечом к плечу. Вернулись Шпаковские, принесли подобранные в колеях рюкзаки, куртки. Мы устали и не в силах были заставить себя натянуть грязную холодную одежду. Берегли остатки тепла под мокрыми рубашками.
— Повезло нам… — пробурчал Николай. — Давай подзови ребят. Сколько тут ни сиди, теплее не будет. Надо скорее до дому добираться.
— Я не пойду, — мотнул я головой.
— Странный человек! Зерно на элеваторе высушат. Шоферу ничего не сделается, в кабине отсидится. Машина просидит в этой яме до утра. Бессмысленное занятие — бросать под колеса куртки, — уговаривал меня Николай.
Шофер Миша в какой раз отправился вдоль балки искать склон положе. Я катал в бесчувственных пальцах колючий шарик татарника и уже не вздрагивал, когда меж лопаток сбегала струйка.
Миша вернулся. Полез в кабину, где жался в угол Яшка, оттуда сказал:
— Ничего, цуцики, перезимуем. А в том углу балочки дерн крепкий.
— Ну, руки кверху, что ли? — старший Шпаковский хрипло рассмеялся. — Шути на вас нету…
— Одной лопатой много дерна не нарежешь.
— Два ножа есть… Пошли, Николай? Яшку назначим ишаком — станет дерн перевозить.
Где-то в середине ночи Миша, забирая в охапку нарезанные нами куски дерна, крякнул и сказал:
— Шли бы и вы, пацаны, домой.
— Кто ушел?
— Этот… длинный. Николаем звать…
— Васька, подрезай с этой стороны! Да не так! Дай мне лопату! — ни с того ни с сего накричал я на Шпаковского.
Непонятно как, но машина из балки выбралась.
Мы немного посидели, собрали изжеванные колесами куртки, рюкзаки и полезли в кузов.
Вскоре замигали вдали, в мокрой темноте, огоньки поселка. На повороте свет фар выхватил ходуном ходившие под ветром тальники и прижавшегося к обочине Николая. Он ссутулился, жалкий на просторной ветреной дороге. Я затарабанил по крыше кабины, спрыгнул, не ожидая, пока машина остановится, и подбежал к нему.
— Что же ты… так?
— Как? — он усмехнулся. — Перегнали вы меня…
Я вернулся к машине. Меня подняли в кузов четыре руки.
…Видно, самый трудный переход — последний.
— Неужели мой отец потому и сдал, что у него не хватило уверенности и сил до конца оставаться рядом с Журавлевым и закончить разведку наперекор Деткину-старшему?
У ДОРОГИ НА ВОСТОК
Мы сидим у ворот пыльного кос-истекского базарчика, заглатываем куски арбуза и спорим о том, нужен ли военный флот на Аральском море. Год назад я там был — два километра пройдешь от берега, и все тебе по пуп. Яшка после зачисления его в нахимовское училище готов был на каждой луже строить военно-морскую базу.
Этой ночью Яшка уезжает в Ленинград. Ему, здраво рассуждая, следовало бы быть не со мной, а с братьями Шпаковскими и Веревкиным, которые сейчас тряслись на дряхлом автобусе по дороге в поселок.
Яшка остался со мной. Мы толковали сейчас обо всем, что на ум взбредет, одного не трогали — как быть: ведь Яшкин поезд уходит в ночь, а до поселка отсюда 70 километров.
Барса-Кельмес — безводная земля. Скот пасти негде, редкие аулы и небольшие поселки расположены по ее южным границам. Сегодня мы пытались в четвертый раз отыскать балку на Барса-Кельмес.