Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
Над бригантиной Яшка корпел день и ночь без малого недели три.
Я стоял рядом и слушал, как Яшка и Журавлев толковали о такелаже, рангоутах и фор брам-стеньгах.
— Бушприт надо укрепить потуже и фок-мачту тоже, — твердил Яшка.
— Фок-мачта стоит крепко. Поставишь косые паруса, и бушприт сядет намертво. Бом-кливер только натяни как следует. Красотища, а, Димка?
Я кивнул. Яшку распирало от гордости. Он был на седьмом небе от похвалы Журавлева.
— Назову бригантину «Старый морж».
— На флагштоке — пиратский Роджерс? — у Журавлева глазки спрятались в морщинках. — Грот-трисель-эрнст-бак-штаги вяжи потолще. Поверь, так красивее будет.
Яшка яростно возражал — по-моему, только из тщеславного желания блеснуть знаниями парусных судов. Оба — и Журавлев и Яшка — прямо-таки млели от удовольствия, выговаривая друг перед другом названия длиной с километр: крейс-бом-брам-топенанты… Я робко дивился такой памяти.
— Стой! — сказал Журавлев. — У тебя же не бригантина! Это барк! Две передние мачты с прямым вооружением. Бизань-то у тебя сухая! У шхуны у той бизань несет косое вооружение.
Яшка возразил, но Журавлев с запальчивостью пятиклассника стал размахивать руками, клясться, Яшка скис.
— Дружище, чего горюешь? Завтра выпилю марс для бизань-мачты, иначе куда посадишь впередсмотрящего? Такелаж натянем, и делу конец.
Яшку позвали. Он вздрогнул, отозвался и шепнул нам:
— Пусть бригантина здесь стоит.
Он вернулся с тазиком, сел рядом на ступеньку, опустил ноги в тазик и продолжал обсуждать с Журавлевым модель парусного судна собственной конструкции с каким-то хитро придуманным — по их словам — бегучим такелажем. Журавлев, задевая меня локтями, чертил в своем блокноте линии, совал блокнот под нос Яшке и гудел:
— Рангоуты, главное, продумать. Ты меня слушай, дружище! Никто тебе такого не скажет, слушай!
Из темноты возникла тетя Вера, молча взяла Яшку за руку, другой рукой подхватила бригантину, буркнула неразборчивое, и мы остались вдвоем.
— Тетя, видать, не из романтиков? — сказал Журавлев.
— Куда ей!
— Ночевать я, Дим, к тебе пришел. Квартира моя пустая. Жена на лето уехала к своим. Чай пить не станем. Я едва на ногах стою.
Заснули мы не скоро. Журавлев расхаживал по комнате в одних трусах, большой, костлявый, и басил — рассказывал мне о своем друге, который уехал на Кольский холодный полуостров и вывел там до зарезу необходимую траву для коров. Я сидел на кровати, клевал носом, слушал про подвиг агронома и выбирал время поподробнее расспросить Журавлева о случае в Афганистане, рассказанном мне когда-то отцом.
Журавлев и двое немцев-геологов возвращались на вертолете из поисковой партии. С вертолетом что-то произошло, и они приземлились в горах. Один из немцев при приземлении был ранен, другой предложил Журавлеву бросить раненого, иначе погибнут все трое. Немец — здоровый — ушел один. Журавлев с раненым добрались до людей. Негодяя нашли мертвым.
— …Ты меня слышишь? Где взял? — Журавлев сунул мне под нос свою ручищу, на которой лежал обломок фосфоритной плиты. Этим обломком я забивал гвоздь в ботинке в дни злосчастного маршрута на Барса-Кельмес.
— На Барса-Кельмес.
— Место помнишь?
— Сплошные балки да увалы…
— Погоди… Южнее среднего течения Песчанки?
— Юго-восточнее.
— Верно, верно!
— Чему тут радоваться? — усмехнулся. — Мы заблудились. К тому же холмы на Барса-Кельмес — сплошная неразбериха. Петляли, как зайцы. Да и стоит ли тащиться туда из-за обломка плиты? Отец говорил: он десятками насчитывает в нашем районе места с выходом пластовых фосфоритов.
— А я — сотнями. Расслышал? Сотнями!
— Не пойду на Барса-Кельмес, — сказал я. — Шутка сказать: найти там балочку. Массив по территории равен Нидерландам, если не Бельгии.
— Прекрати ныть! Скисли небось сегодня? Приволокли рюкзак песчаника, герои…
— Я с ними не ходил! Им я тоже не советовал таскаться на тот Карагач.
— Однако тебя, Коршунов, не узнать!
В середине ночи нас разбудил стук в дверь и шум во дворе. Визгливый голос тети Веры взбеленил собак даже на соседних улицах. Поспать Деткины любили, их пушкой не разбудишь! Что же произошло?
В дверь забарабанили изо всей мочи. На ночь у нас в доме не запираются. Я крикнул:
— Входите!
В дверь продолжали колотить. Журавлев зажег свет и следом за мной прошлепал в сени.
На крыльце с бригантиной в руках стоял Яшка. За ним поодаль Деткины.
— Не дури, Яков! — кротко сказала тетя Вера. — Отправляйся спать.
— Я к вам не вернусь! — плачущим голосом выкрикнул Яшка. — Я здесь останусь! Навсегда!
Яшка прошел в комнату, неся бригантину, как больного ребенка. Сломанная фок-мачта болталась на канатиках, корпус модели искривила широкая трещина. Он сел на диван и бессмысленно пытался приладить мачту на место. Руки его не слушались. Журавлев взял у него бригантину и положил на стол.
В окно постучали. Раздался голос тети Веры:
— Яков, не мешай людям спать, полуночник!
— Я стал в сарае такелаж на бизань плести… Подкралась… Кричит: «Ненормальный!..» Как бросит ее на землю!
Яшка вздрагивал. На нем были одни трусы. Я подал ему рубашку.
Журавлев, закусив губу, вышел на крыльцо. После недолгих переговоров ворчанье тети Веры сменилось грубыми выкриками.
Вошел Журавлев, хлопнул дверью, закрыл ее на щеколду, сказал:
— Ставь чайник, Димка. А ты чего скис, Яша? Враги разбежались, поле боя за нами.
— Мне не терпелось поставить вооружение на бизань… Я тихо встал, пошел в сарай… — бубнил Яшка.
— Постой! Чего ты оправдываешься? Мы ж с тобой одной породы!
— Любопытно было взглянуть, как получится, — заметно успокоился Яшка.
— Во-во, лю-бо-пыт-но! — с удовольствием выговорил Журавлев. — Слушайтесь, парни, своего любопытства. Любопытство — первое качество командора. Что дальше? Как дальше? Как там — за горизонтом? В соседней галактике? В глубине атома? В несработавшей схеме машины? В негусто всходящем семени? Разобраться, парни, как это «что», «отчего», «почему» двигает человеческую мысль. Словом, мы с тобой, Яшка, и жмем тебе руку…