Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
— …Какой ты, Дима, разбросанный! — сказал он однажды. — Давай отремонтируем твой велосипед, и ты станешь ухаживать за ним. Это же вещь, чудачок!..
Я собрался было засучить рукава и с помощью Николая разобрать велосипед. Он возразил: сами мы толком не сделаем, нечего и браться. Через полчаса мы стояли в сумрачном гараже экспедиции перед белозубым слесарем, который согласился перебрать и отремонтировать велосипед.
На следующий день я привел велосипед домой. Николай, хмурясь, осмотрел его и сказал выглянувшей из кухни тете Вере:
— Жулик этот слесарь! Переднее колесо сменил.
— Все они жулье, — с готовностью подтвердила тетя Вера.
— Наверняка это колесо с трещиной во втулке или в ободе, — сказал Николай.
— …Вот ведь люди вокруг какие! — закричала тетя Вера. — Так и норовят тебя надуть.
— Почему надуть? — возразил я. — Колесо новее моего. Разве не видите?
— Мало прожил, людей не знаешь, — усмехнулась тетя Вера. — Часовщики-то что делают? Отнесла я как-то часы в ремонт — в тот год как раз мы ковер купили и Гагарин полетел… Отнесла, значит, часы, отремонтировали их, а они через полгода встали. Ось, подлец, какую-то заменил! Вот что они делают, твои честные люди.
Мне хотелось зло возразить тете Вере, доказать ей, что слесарь честный человек и не собирался меня надуть. Я перевернул велосипед, снял колесо и полчаса возился с ним, осматривая. Тетя Вера и Николай стояли и смотрели.
— Целехонькое колесо, — наконец сказал я. — Зря вы на слесаря.
Веселый слесарь мне понравился.
Деткиных мое возражение взбесило.
— Мы его обливаем грязью? Так по-твоему? — сузил глаза Николай.
— Что ты его защищаешь? Нынче только отцу родному можно верить! — кричала мне вслед тетя Вера. — Непонятный ты парень!
В гараж мы входили вместе с Николаем. Слесарь сидел на верстаке, болтал ногами и рассказывал товарищу про зайца, которому взбрело на ум посвататься к лисе.
Николай положил колесо на верстак. Слесарь замолк и с удивлением спросил:
— Авария?
Николай молчал — выжидал, когда слесарь выдаст себя. Я не сводил глаз со слесаря. Тот повертел колесо, как руль автомашины, пропел:
— Еду-еду я по свету…
— Паясничает, — шепнул мне Николай.
— Так в чем дело, ребятки?
— Разве не понимаете?
— Колесо как колесо.
— Нет, вы все-таки взгляните внимательнее.
Николай давал понять, что подозревает слесаря. У меня от стыда заполыхали уши.
— Не мое колесо, — враждебно сказал я.
Слесарь присвистнул, почесал согнутым пальцем за ухом.
— Перепутал, стало быть.
— А где наше колесо? — наседал Николай.
— Стало быть, на другом велосипеде.
— Так верните его.
— «Верните»?.. Я с того мужика деньги получил. Уехал он на бахчу на вашем колесе. Завтра отберу… Так вот, лиса зайцу отвечает…
На улице Николай спросил:
— Ты заметил, как он юлил? То-то. На пол-литра за твое колесо получил, я уверен.
Я плелся следом за Николаем до самых наших ворот и клял себя за свое слабохарактерное «да, заметил». Слесарь просто перепутал колеса, в гараже-то полумрак… Эта разноголосица злила.
— Слесарь не лжет! — крикнул я. — Он перепутал колеса!
— Вот именно — перепутал! — Николай снисходительно посмотрел на меня сверху вниз. — Вот именно — пе-ре-пу-тал, наивный ты человек. Постой, куда ты?
— В гараж. Пусть у меня остается это колесо. Какое вам дело? Велосипед-то мой!
— Грубиян ты, Дима, — огорченно сказал Николай мне вслед.
ПРОЩАНИЕ С ЯШКОЙ
Мы с Яшкой сидим на перилах крыльца. Час назад на нашу крышу плюхнулся массивный дымяк с наполовину связанными крыльями: видно, был продан — возвращается к старому хозяину. Он дико косил на преследовавших его братьев Шпаковских. Раскаленный шифер жег братьям пятки, они переругивались.
— Отдай мне сачок, дубина! Я его отсюда достану!
— Отстань, трепач…
Голубь приседал, готовясь сорваться, но он был измотан, зоб у него ходил ходуном, и, отступая, судорожно карабкался по скату, срывался, скреб шифер коготками.
— Дим, Журавля с работы гонят. От Шути знаю, — сказал старший.
Прошлым летом он свалился с крыши трехэтажной школы, но уцелел — попал на кучу песка, привезенного ремонтной бригадой. С тех пор он был за осторожное передвижение по крышам; сейчас он то и дело объявлял голубю-чужаку перемирие. Младшего злила его осторожность.
— От Шути? — удивился я.
— Шутя сегодня вернулся с Жилянки.
— Не пускай его на тот край, размазня! За крышу держись! — закричал младший.
Охота на голубя продолжалась.
Завтра утром Яшка уезжает в Ленинград.
— В восемь сорок поезд… Чемодан я собрал. Послезавтра буду в Ленинграде, — сказал Яшка.
Спроси я сейчас что-либо относящееся к поезду, сборам, училищу, Яшка в сто первый раз расскажет, как год назад он приехал в Ленинград и в вестибюле нахимовского училища старшина первой статьи остановил его и велел застегнуть верхнюю пуговицу рубашки, как назавтра тот же старшина повел роту в госпиталь на медосмотр и как Яшка якобы на «отлично» сдал русский и арифметику — это уж совсем невероятно! — как его зачислили во вторую роту и отправили в лагерь.
— Доеду с тобой до сто второго разъезда, оттуда вернусь на товарняке или пешком, — сказал я.
— Как в прошлом году? Да?.. Вы уж в седьмой перешли. А у меня год пропал…
Я клял себя за болтливость. Яшка осень и зиму просидел возле больной матери, после ее смерти серьезно заболел и в Ленинград уже не вернулся.
— Шутя идет, — сказал сверху старший Шпаковский.
Шутя работал водовозом в кос-истекской партии у моего отца. За два месяца в степи он высох, почернел, вытянулся. Среди нас он самый старший — ему шестнадцатый.