Робинзонка
Шрифт:
Спицы обоих колес улыбались Блажене, словно два сияющих зрачка. Эти два огромных колеса давно желанного велосипеда так соблазнительно манили…
— Смотри, папка, что за чудо!
Блажена, охваченная одним желанием, даже не замечала, что держит отца за руку и сжимает, сжимает, сжимает, словно стараясь силой воздействовать на отцовскую волю.
Отец же, хотя уже все решил про себя, не высказывал своего согласия вслух. Блажена в полном забвении примерзла к витрине, не в силах от нее оторваться. Пан Бор уже отошел на несколько шагов и настойчиво звал ее за собой.
— Ну пойдем же, дочка! — вывел ее отец из забвения. — А какое пальто тебе бы хотелось иметь?
— Вон то, где велосипед, — высказала свою мечту Блажена, думая, что отец угадал ее тайное желание.
Отец, разумеется, угадал, об этом говорил его взгляд, но он делал вид, что не понимает.
— Но это ты не смогла бы носить, — улыбнулся он.
— Ведь ты же меня понимаешь, — клянчила Блажена, — не притворяйся!
Но все ее просьбы отец встречал молчанием.
Они отправились дальше и немалую часть пути шли молча, не говоря ни слова. Потом они договорились с портным, потом смотрели зимнее пальто, при этом Блажена слегка оживилась, но так и не забыла о своей главной мечте. На обратном пути она сказала так, словно между ее последним разговором о велосипеде и теперешним ровным счетом ничего не произошло.
— Я знаю, это стоит кучу денег, — сказала она, так и не назвав «это», — но знаешь, папка, Робинзон считал, что нельзя мечтать о чем-нибудь, сложив руки. И мне хочется самой на него кое-что собрать. Но как? Догадайся сам!
Отец внимательно следил за ходом рассуждений Блажены и, разумеется, прекрасно обо всем догадывался.
А Блажена предложила:
— Как ты посмотришь, если я иногда буду получать небольшое вознаграждение за то, что мне особенно удастся?
— Хорошо, — сказал отец. — За каждый удачный обед ты сможешь получить крону.
— А нельзя ли, папка, крону пятьдесят? Тогда я — конечно, иногда, а не каждый раз — за пятьдесят геллеров покупала бы мороженое, а крону бы оставляла.
— Ладно. Пусть будет крона пятьдесят.
— Но, папа… Правда, я по тебе сразу узнаю, нравится тебе или нет, хотя ты иной раз великодушно не показываешь виду.
Пан Бор рассмеялся.
С этой минуты Блажена часто думала о том, какое блюдо следовало бы приготовить, чтобы оно пришлось отцу по душе. Вспомнились как-то полузабытые слова матери: «Наш отец очень любит домашнюю лапшу».
Эти слова застряли в памяти Блажены, как порой у нас в памяти остается что-нибудь совсем незначительное.
Блажена купила говядину на суп. Теперь она говорила мяснику, как и все покупательницы: дайте заднюю часть, грудинку не нужно. Она купила и овощей, и яиц, и маку.
— Ну, кажется, все в порядке, — сказала Блажена дома глиняному поросенку, ее заветной копилке.
Она поставила его на полке рядом с будильником — пусть они призывают ее к усердию и внимательности.
Из кладовой она вынесла доску для теста, держа ее, словно щит, перед собой. Теперь она уже не фантазировала и не играла, а с озабоченным видом положила доску на кухонный стол, насыпала холмик из муки, а в нем сделала ямку.
Разбила яйцо, одно, другое. А сколько их надо? Нас двое, значит, каждому по одному, а третье — чтобы отцу еще больше понравилось. На плите тем временем варилось мясо.
Блажена замесила тесто так, что оно совсем отставало от пальцев. Раскатала его и, когда слой теста стал велик для скалки, разрезала его пополам.
Время бежало. Будильник отсчитывал минуты.
Лепешка скоро превратилась в хорошо раскатанный квадрат из теста. Блажена осторожно разложила тесто на скатерти. Затем, запыхавшись от усердия, раскатала вторую лепешку. Мясо на плите громко клокотало. Будильник по-прежнему отсчитывал минуты, из которых складывались часы.
Блажена сделала из теста длинные полосы, шириной в палец, положила их друг на друга, столько, сколько мог разрезать нож, и стала нарезать красивые желтоватые ленточки, которые отскакивали, закручивались, слипались, и ей все время приходилось их растрясать.
Про мясо Блажена совсем забыла — будильник доставлял ей немало огорчений, его стрелка быстро бежала к двенадцати, словно наперегонки. Острый нож съехал с теста, и она чуть-чуть не отхватила себе ноготь. Это было ей предупреждением, чтобы резать медленней. А как быстро резала лапшу Тонечка — глазам было больно! Лапша у нее отлетала от ножа, словно ее делали на фабрике.
Блажена со вздохом облегчения отодвинула нарезанную лапшу в сторону и осторожно понесла вторую лепешку, но она, как нарочно, разорвалась перед самой доской.
Мясо уже не варилось. Во-первых, было не в чем — вода за это время давно выкипела. Во-вторых, не на чем — огонь в плите погас. Блажена не замечала этого. Она видела лишь будильник, чья большая стрелка медленно приближалась к маленькой, — двенадцать!
И как раз, когда она дорезала последнюю порцию лапши, «ручка дернулась, стукнула щеколда, двери растворились», — мелькнуло в голове у Блажены, совсем закружившейся от всей этой спешки.
— Посмотри-ка, папка, как все мне удалось!
Однако это бодрое приветствие совсем не отражало истинного положения вещей. Плита была уже совсем холодной, а мясо в кастрюле превратилось в подошву.
Но Блажена мигом развела огонь, быстро вскипятила воду, бросила в нее лапшу, смолола мак, и через двадцать минут отец уже обедал.
Она ела лапшу и искоса поглядывала на отца. Бульон отец ел молча. Но, отведав лапшу, не выдержал:
— Блаженка, что ты положила в лапшу, почему она как деревянная?
— Яйца, папа, одни яйца.
Они бросили лапшу снова в воду, поварили — все напрасно! Лапша осталась твердой…
Блажена смотрела на дело своих рук с удрученным видом, предлагала отцу хотя бы кофе…
— В наказание я сама все это съем на ужин, — заявила Блажена, готовая на любую жертву.
— И испортишь себе желудок. Не глупи! Предложи ее Лордику. Может, он и даст себя уговорить. А к вечеру сделай что умеешь!
— Картофельный суп! — с победоносным видом воскликнула Блажена.