Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
«А они ведь с Татьяной в одной смене работают… «Войско Артема»! — раздраженно и горько вспомнила Вера.
— Ты с чего это на дороге стал? — вспыхнула она. — Да и здороваться надо… с теми, кто старше тебя!
— Вы не старше меня, — отрезал Игорь, — вы Артема Иваныча подвели, он из-за вас страдает, стыдится, вот что!
— Невежа! — крикнула вслед Вера.
Прохожие оглядывались на нее. С ненавистью проводила она глазами черную фуражку Игоря, скрывшуюся за углом, и, глотая слезы, продолжала свое гулянье. Но все ей стало противно: и улица, и прохожие, и сама она впридачу.
Всхлипывая сквозь зубы, Вера остановилась на перекрестке, раздумывая, куда ей сейчас итти: к матери — в «старый дом», или на квартиру Сбоевых — в «новый дом»? Ей никуда не хотелось итти, ей даже показалось, что у нее вообще никакого дома нет.
«Боже ты мой! — подумала она. — Ну неужели все так скверно складывается только потому, что я ушла из цеха?»
Она решила все-таки итти к Сбоевым, хотя бы для того, чтобы пожаловаться Артему на Игоря, «нахального мальчишку», которого он «недопустимо избаловал». Артем сейчас должен быть дома, вот она ему и расскажет об этом возмутительном случае!
Но рассказывать было некому: Артем, вернувшийся домой после ночной смены, спал крепким сном и не слыхал, как Верочка сердито ходила по комнате. Ей стало скучно. Но это продолжалось недолго — пришла бабушка Таисья.
— А! Пожаловала, пташка залетная! Муж-то все глаза проглядел, тебя поджидаючи… Хоть и вертоголовая ты, а, как-никак, мужняя жена!
Бабушка Таисья так и резала, так и хлестала Верочку колючими, меткими словами. Вся ее сухопарая фигурка, пучок серебряных волос на затылке и бойкие сморщенные ручки, которые работали еще быстрее, когда она сердилась, — все в ней выражало возмущение и досаду.
— Настоящие-то люди ныне как поступают? «Ахти, люди добрые, не могу ли я еще больше сработать, еще лучше выполнить?» И делают, и выполняют. На Татьяну Лосеву гляди, с нее пример бери: в кабинете сидела, на чистой работке, — и на тебе, в цех пошла. Мужа на фронте потеряла, а сама держится, на народе живет. Война-то ведь какая страшенная, а у человека душа его честная беспокоится, заботой горит. А ты что, ты кто? Кукла завитая, крашены ногти, высоки каблуки… О господи-владыко… Умен мой Артемка, а вот поди ж ты, выбрал тебя себе на горе! Уж как я его отговаривала: «Не роднись ты с Аносовыми, не роднись! Сама-то взбалмошная, дикая, а сам не характер — тряпка, дома пикнуть не смеет…» Вот парни у вас в семье хорошие, воюют на войне — хвалю их, а уж ты уродилась… бездельницей заделалась, притчей во языцех прослыла: вон уж и из комсомолок тебя выперли, и отовсюду ты вылетишь, как сухая корка!
Верочке стало ясно, что в доме мужа «проку не будет», и она ушла, не попрощавшись со старухой.
На другой день Артем сам зашел к Аносовым, утомленный, охрипший, с красными, воспаленными глазами.
— Ты что такой? — пожалела его Верочка.
— Что? Работа срочная, фронтовое задание, — сухо ответил он.
Разговор с Артемом вышел короткий и холодный. Верочка проплакала всю ночь. Утром Аносиха, проводив Артема, объявила дочери, что у ней «созрел план»: устроиться Верочке в конструкторское бюро, «на месте этой Таньки» — оно еще не занято.
— Ведь ты тоже на чертежницу готовилась, вот и кстати пришлось. Я так нажму на отца, что он, наш телепень, сразу, как рыба на сковороде, завертится!
«Телепень» действительно постарался — и уже вечером того же дня Верочка была принята Костроминым. Все сошло удачно, тем более что Костромин, как видно, не знал об исключении Верочки из комсомола. Однако душу Верочки сразу будто укололо: она была принята прежде всего «как подруга Татьяны Ивановны», — вот, значит, как высока была «марка» той, кого мать называла просто Танькой! Верочка поделилась этой колкой мыслью с матерью.
— По-ду-ма-ешь, «марка»! — фыркнула та, понимая все по-своему. — Это он жениться на Таньке мечтал, а она за Сергея выскочила… Видеть не могу этих неженатых! Зашибает такой мужчина великолепное жалованье, роскошный паек получает, от почета деваться некуда, в орденах, и, скажи пожалуйста, не женат! Да как он смеет? Да ведь он только для того и существует на свете, чтобы достойная женщина всем этим владела!
Этой «достойной женщиной», к ногам которой «этот неженатый положит все», и должна быть, по мысли Аносихи, ее Верочка. Ей не стоило большого труда представить дочери этот «план» как атаку на Артема, чтобы «проучить» его.
И Верочка, не теряя времени, «принялась» за Костромина. Она старалась всюду попадаться ему на глаза и даже ухитрялась перехватывать пакеты от курьеров, чтобы иметь повод проскользнуть к нему в кабинет. А проскользнув, она с кошачьей хитростью старалась во всем блеске показать и гибкую фигурку, и пухленький профиль с нежнопепельным пушком на румяных щечках. Два дня все было впустую, а на третий Верочка, изящно положив перед начальством пакет, отчаянно спросила:
— Больше от вас ничего не будет?
— Ничего… — буркнул он, раздумчиво помахивая каким-то угольничком.
— А я думала… — еще отчаяннее вспыхнула она.
— Что вы думали? — повторил он тоном человека, которому помешали. — И вообще… зачем вы здесь?
— Я… приносила вам…
— Но разве вы секретарь? Ведь это обязанность секретаря…
— Она ушла обедать, а я хотела… — залепетала Верочка. — Я думала, может быть, что-нибудь срочное для вас…
— Спасибо, — иронически бросил он, — но лучше заботиться о прямых своих обязанностях. Вы ведь чертежница?
Верочке пришлось уйти с сознанием, что он ничего «не оценил» в ней. Она чувствовала себя глупо обманутой и высмеянной.
— Ничего, — ободрила ее мать, — выйдет!
И Верочкина легкомысленная голова зарядилась новой порцией самовлюбленного задора.
На другой день она сидела в бюро как на иголках. Когда секретарша куда-то вышла, Верочка решила опять проскользнуть к Костромину.
Несколько пакетов лежало на секретарском столе, под каменным пресспапье. Верочка быстро выхватила их, постучалась и впорхнула в кабинет.