Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
ГЛАВА ПЯТАЯ
ИГОРЬ-СЕВАСТОПОЛЕЦ
На другой день на своем участке Игорь Чувилев увидел двух ребят, о которых вчера договорился с Артемом. Подростки оказались ремесленниками одного из южных училищ, с заводской обстановкой были знакомы, объяснения бригадира выслушали внимательно и уверенно принялись готовить свои рабочие места.
«Ничего ребята», — подумал Чувилев и повеселел.
В цехе гуляло утреннее щедрое солнце, в широких его потоках серебристо голубела пыль, живая, как миллионы сверкающей мошкары. Отовсюду вливался торопливый шумок: утренняя смена заступала ночную. Вдруг Чувилеву послышалось, что кто-то вскрикнул. И только он успел опросить: «А где же Игорь Семенов?», — как тот вышел из-за поворота.
— Ты что, Игорь? — громко спросил Чувилев, заметив что-то странное в походке своего тезки.
Тот шел неровным шагом, чуть не натыкаясь на станки, будто видел тяжкий сон. Дойдя до своего места, Игорь Семенов с трудом разжал бескровные губы:
— Наши… оставили Севастополь… — сказал он и вдруг упал навзничь.
Чувилев бросился поднимать его.
— Да помогите же! — отчаянно позвал он.
Севастопольца подняли на руки.
У выхода из цеха маленькое шествие встретил Артем Сбоев.
— Что случилось? — удивился он. — Игорь Семенов в этаком виде?
— В обмороке он. И без ушиба бывает — человека так за сердце схватит, что и на ногах не устоишь, — сказал чей-то строгий голос.
— Несите, несите его в амбулаторию, там доктор разберется! — озабоченно заторопил Артем. — Слушай, Чувилев, ты там не задерживайся…
На чувилевском участке Артем увидел только двух новичков.
«Наделал шуму этот Игорь Семенов!» — со смесью досады и сочувствия подумал Артем.
Идя дальше по широкому главному пролету, он уже подозрительно вглядывался во все участки — и действительно еще кое-кого не досчитался. «Неужели обморок Игоря Семенова произвел такое впечатление на людей?» — подумал он.
Несколько минут спустя Артем спросил Чувилева.
— Ну… как у вас там?
— Ничего, пришел в чувство, — ответил Чувилев.
— А где же те двое новичков?
— Я их отправил Игоря до общежития проводить.
— Да ведь на это сестра есть в амбулатории.
— Сестра за медикаментами поехала, а доктор с поста не может уйти.
— А ты, а те двое, значит, можете с поста уйти?
— Так ведь мы же товарищи его, Артем Иваныч, как же нам в горе человека бросить?
Но Артем, не слушая больше, только отмахнулся и отошел.
«И мне вот горе будет… — мрачно подумал он, — Дернула же меня нелегкая согласиться перейти сюда, в механический! «Надо тебя выдвинуть, Артем!» Подумаешь, гонюсь я за этими выдвижениями! Хорошее было времечко в ремонтной бригаде! Знал я свое конкретное задание, своих бригадных ребят, учил их, и жили мы душа в душу. А тут какие-то слабонервные будут в обмороки падать, волновать окружающих, а ты, как неприкаянный, считай, сколько человек ушло происшествие наблюдать и сколько процентов выполнения плана пропало из-за этого происшествия!»
Телефонный звонок прервал размышления Артема. Голос парторга сказал в трубке:
— Здравствуй, товарищ Сбоев. Зайди ко мне в перерыв, надо поговорить. — И Пластунов повесил трубку.
— Ну ясно… ему все известно, — буркнул про себя Артем.
В перерыв он зашел к Пластунову.
— А, вот хорошо, — сказал парторг, складывая газету.
По тому, как его небольшая энергичная рука обстоятельным движением положила на стопку газет большой кристалл уральского кварца, по яркому блеску живых карих глаз, которые словно вторили серьезной его улыбке, Артем понял, что предстоит важный разговор. Расспросив Артема обо всем, что касалось Игоря-севастопольца, Пластунов спросил:
— А известно тебе, Артем Иваныч, что наши молодые рабочие думают о войне?
— О войне? — повторил Артем, изумившись этому до странности простому вопросу. — Что ж тут особенного думать-то, Дмитрий Никитич! Ведь все знают: на нас вероломно напали, Родину надо защищать, немецко-фашистских захватчиков надо бить до полного разгрома…
— Человек знает не только то, что все знают, но и знает с в о е, выстраданное, неповторимое… Ты когда-нибудь задумывался об этом?
— Конечно, Дмитрий Никитич.
— А задумывался ты о том, что наш завтрашний день, то есть новое поколение нашего рабочего класса и нашей технической интеллигенции, входит в жизнь под тяжким ярмом испытаний? Плечи этого поколения — еще совсем мальчишечьи плечи. Но Родина сказала этой зеленой молодежи: «Помоги, мне трудно!..» И они пошли, ибо эта война — война всех поколений.
— Все вынесем, Дмитрий Никитич!
— Кто в этом сомневается? Смерть на нас не впервой лезет, а мы все на жизнь повертываем. Но вынести войну это еще не все. Пусть это самое молодое поколение войдет в мирную эпоху окрепшим, широкоплечим, закаленным. Тогда это будут великолепные кадры, Артем!.. Я им в отцы гожусь, а ты — в старшие братья.
— Понятно, мы за них отвечаем, Дмитрий Никитич.
— Да, без нашей руки им этого груза войны не осилить. Вот тут-то и нужен наш, партийный подход к человеку!.. А ты задумывался над этим, Артем?
«Он мне сегодня словно загадки задает», — подумал Артем и ответил смущенно:
— Н-ну да, ведь есть же опять общие понятия…
Лицо Пластунова стало серьезно и строго.
— Вот если бы, дорогой комсорг, ты не надеялся так сильно… на общие понятия, у тебя в цехе Игорь Семенов не упал бы в обморок при известии о Севастополе.
— Извините, Дмитрий Никитич, но я что-то не пойму… при чем тут общие понятия… и Севастополь?
— Экий ты, право… Я же ничего нового, собственно говоря, не сказал. Искусство воспитания людей в нашей партии не только в том, Артем, состоит, чтобы приобщать души человеческие к этим прекрасным общим понятиям, а и дознаться, что именно в этой душе болит. Чем можно помочь? Мы, партия, видим не только всеобщее горе, а и личное, мое, твое… Но разве люди страдают только из-за личных потерь?.. А мысли? Мысли еще совсем юного человека, у которого война оборвала детство? Знаешь ты, что думал Игорь Семенов по поводу падения Севастополя?