Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Зимой я в школе, а летом, конечно, отцу-матери помогал. Помощничал что надо: в прошлое лето четыреста трудодней выработал.
Рассказывая, Зятьев будто преобразился. Маленькие сизые глазки смотрели умно и весело, и каждая черта его мясистого лица выказывала смекалку, настойчивость, характер неторопливый, но основательный.
— В последние-то перед войной годы у нас в колхозе знаешь как люди жили? Без малого все дома новые поставили, сколько садов плодовых да ягодных завели… А уж про колхозные постройки что и говорить: их для областной
— Здорово он тебя учил.
— Здорово. Да только уплыло все… Отца, мать и колхоз наш словно я во сне только видел… и когда еще увижу-то? Была жизнь и пропала! А когда вернется, кто знает?
— Вернется. Прогоним фашистов — и все вернется. У тебя клюет!
— У-у, какого красноперыша вытащил! — вскинулся вдруг Зятьев, раскачивая в воздухе удилище с трепещущей на нем рыбкой. — Гляди, окунишко попался! А до этого вон, гляди, язенка выловил. Язь, в сметане зажаренный, — знаешь, какая это пища, не здешней столовой чета!
— Я как-то пробовал порыбачить здесь, но у меня почему-то ничего не вышло, — признался Игорь.
— А ты где ловил? Надо выше завода рыбу искать: рыба машинного духа боится. Ты всегда здесь устраивайся, это местечко ловливое! — Зятьев посопел и со вздохом произнес: — С завтрашнего дня придется мне всю неделю не рыбачить: с утра будем сталь варить, будь она неладна!
— Это за что ж «будь она неладна»? — спросил Игорь.
— А что хорошего? — буркнул Зятьев, закидывая удочку. — Я пашню люблю, косовицу люблю и когда хлеб молотят. Зимой в лес ездить на делянку!
Игорю еще хотелось продолжать разговор и поспорить, но подошел Сережа Возчий и еще кто-то из мальчишек, и беседовать так душевно, как это любил Игорь, уже не пришлось. Сережа чему-то ехидно улыбался.
— Словил! — шепнул он Игорю. — Тольку Сунцова словил. Идет рядышком с этой… С Юлечкой… Фу, не могу!
— Что там еще? — строго оборвал Игорь. — Всюду тебе потеха!
— Да чего ты окрысился? — недоумевал Сережа, идя за ним следом. — Ну, видел я их, и рассмешило меня: Толька стал кавалер!
— И пусть его, меня это не интересует! — и Чувилев ускорил шаг.
Досадуя на себя, Чувилев как бы со стороны видел свою широкоплечую коротконогую фигуру, неловкую, враскачку, походку, гимнастерку, что сидит на нем всегда коробом. Сейчас ему не хватало Толи Сунцова.
Высокий, уже по-взрослому стройный, Сунцов своей спокойной, иногда чуть надменной улыбкой словно показывал Игорю, какими должны быть уверенность в себе и понимание того, что происходит кругом. Но вот его-то теперь на месте и не найдешь: разгуливает он с этой Юлечкой, — как она противна Чувилеву!
Ему стало совсем грустно.
В большой спальне общежития было пусто и тихо. Игорь лег на койку, желая забыться в дреме. Но обида на Сунцова отгоняла сон.
«Вот тебе и друг! Пошел гулять-разгуливать, а я оставайся…»
Но Толя Сунцов в эту минуту меньше всего думал о гулянье. Крупно вышагивая длинными ногами, он поторапливал Юлю:
— Идем поскорей, а то как бы кто места не занял.
— Сколько я тебе беспокойства доставила! — виновато бормотала Юля.
— Ну, что там… Только пойдем скорее, чтобы план мой удался!
Первый план, чтобы учить Юлю до начала смены, Сунцов в тот же день отверг: слишком мало перед сменой было времени, чтобы успеть разъяснить и показать. Второй план Сунцову казался удачнее, потому что проводить его можно было в «запасной», — так называли одно из боковых помещений демидовских времен, оставшееся после реконструкции механического цеха. Эту каменную боковушку сначала хотели совсем снести, но потом решили поместить туда запасное оборудование. К станкам подвели ток, чтобы пользоваться ими для учебных и экспериментальных целей.
— Вот хорошо: никого за нашим хоботом нет! — довольным голосом сказал Сунцов, подходя к сверлильному станку.
Юля равнодушно молчала. Пожалуй, ей было больше с руки, чтобы там кто-нибудь торчал. От безобразного серого хобота машины будто исходил холодный угар, от которого томительно хотелось спать.
— Ну, давай начнем, — как во сне донесся до Юли голос Сунцова, и Юля смущенно увидела, что он смотрит на нее.
— Хорошо, начнем, — виновато и покорно ответила она.
— Вот смотри, как я делаю… Повернем вот здесь… Раз, два — вот тебе и вся музыка, и напрягаться совсем не требуется, — говорил Сунцов, прощая ей все.
Юля кивала головой, неотрывно глядела на его руки, потом неловкими пальцами повторяла движения.
— Нет, не так… Вот, смотри опять, — говорил он, полный неистощимого терпения и заботы о ней, — Присмотрись внимательно, следи за рукой — и выйдет непременно!
— У меня почему-то не получается… — бормотала Юля.
Губы ее дрожали, вьюнок русых волос прильнул ко лбу. Сунцов, чего-то стыдясь, исподлобья глядел, изумляясь и этому лбу и завитку, и даже растерянность Юли трогала его.
— Кажется, вышло, — вслух холодно удивилась Юля, когда черно-сизая стальная стружка с ровным цоканьем начала завиваться из-под сверла.
— Здорово! Правильно! — обрадовался Сунцов. — Я же говорил тебе — выйдет! Вот еще денька четыре-пять мы поработаем вместе, и ты пойдешь вперед, что надо!
Когда они вышли, на улице уже темнело, но Сунцову казалось, что на небе еще ликует золотая голубизна дня.
— Главное — не робей! — говорил он твердым, уверенным тоном сильного человека. — Станок этот уж вовсе не такой сложный, как вначале кажется. Спрашивай почаще у Татьяны Ивановны, у меня — и освоишь операцию и будешь план выполнять!