Родина против бесов
Шрифт:
Бюрократия сделала свое дело: «Родина» так и не смогла превратиться в идеологическую партию.
Раз партия была не идеологическая, то массовые мероприятия могли проводиться только за счет значительных денежных вливаний. Пикеты по Москве в 2005 году были набраны не из активистов партии и стояли совершенно равнодушно, не в силах ответить ни на один вопрос граждан, которым поступали многословные ядовито-желтые брошюрки. Они старались не замечать превращенные в мусор цветные листовки у них под ногами. Они не смотрели в глаза гражданам. И эта фальшь всем бросалась в глаза. Кроме руководства партии.
Мне трудно понять, почему бывший чиновник высшего звена управления и действующий крупный бизнесмен (Скоков и Бабаков) предпочитали никогда не советоваться с теми, кто собаку съел на избирательных кампаниях или имел большой опыт в создании идеологических документов. Печатные материалы «Родины» оставались слабыми, никак не воздействовавшими на мозги, не заставлявшими людей передавать наши материалы из рук в руки. Отпечаток рутинной вялости лежал на всем, если дело в свои руки не брал Дмитрий Рогозин. Но он не всюду мог поспевать, не всегда имел возможность убеждать Скокова и Бабакова в своей правоте. Кроме того, после московской избирательной кампании они сформировали против Рогозина достаточно основательный тандем: один давил своим авторитетом и выматывающим занудством, другой – финансовыми аргументами и тоже занудством. Лидер «Родины» занудство переносил хуже всего.
Уверен, что Скоков боялся моих выступлений. Мне ни разу не была предоставлена трибуна партии на съездах. Разве что для оглашения какой-то резолюции. Скоков предпочитал выпускать на публику тех, с кем работал многие годы и кого стремился укрепить в партии. Меня он считал «рогозинцем» и, вероятно, не очень-то хотел укрепления Рогозина в правящем партией триумвирате.
В декабре 2004 накануне нашего Конгресса «В защиту прав нации и гражданина» я приехал к Скокову обсуждать документы, которые планировались к принятию. Кое-что подправили, а я собрался доработать свой материал, который подготовил в противовес текстам одного известного публициста либерал-патриотического толка. Спросил у Скокова: откуда взялся этот «фрукт» и зачем он нужен на Конгрессе? Скоков ответил неожиданно: «Сам не понимаю, откуда заводятся эти жиды». Я попытался смягчить характеристику: «По Интернету судя, на нем клейма негде ставить. Наверное, преувеличивают?». «Как бы не приуменьшают», – возразил Скоков. В результате на Конгрессе оказалось, что не роздано ни моих, ни альтернативных текстов проектов по Резолюции и Манифесту. На их месте оказалась достаточно пустая декларация в одну страницу. Скоков не дал возможности реализовать свои идеи ни национал-патриоту, ни либерал-патриоту. Но при этом либералу было предоставлено слово, а мне места в списке выступающих не досталось.
Невесело встретил Скоков всплеск интереса к моей персоне после потасовки с Жириновским. В какой-то момент я стал любимцем партии, но и это не дало мне возможность выступить на партийном съезде. Предпочтение отдавалось тем, кто даже не считал необходимым готовить свои речи. Сценариями проведения съездов Скоков предпочитал руководить сам, взваливая на себя техническую работу, но получая за это право определять, кто будет поставлен в центр внимания, а кто отодвинут в тень.
Безусловно, за Юрием Скоковым много полезных дел. Он держал региональную инфраструктуру. Он своим авторитетом не давал руководителям различных уровней расслабляться. Он приложил свои организаторские таланты во время голодовки депутатов «Родины». Но его сил не хватало, чтобы уследить за ситуацией как во фракции, так и в политике в целом.
Бюрократические методы управления не позволили «Родине» стать полноценной партией – корпорацией единомышленников. Именно поэтому актив «Родины», лишившись Рогозина, не смог противостоять рейдерскому захвату, а сам Юрий Владимирович до последнего момента полагал, что он партию спасает. Оказалось, что партия сохранилась именно как бюрократическая структура, в которое не было ничего живого. И даже Скоков в ней не получил никакой роли. Его опыт управленца и идеолога не пришелся ко двору.
Мне запомнились слова Скокова на одном из последних заседаний Политсовета «Родины» до отставки Рогозина, когда в отсутствии лидера Юрий Владимирович обрушился на него, повторяя слова прокремлевской прессы. Скоков сказал примерно так: «Не знаю, что с ним стало в последнее время! Он сошел с ума! Он погубит партию!»
Закулисная политика Скокова потерпела полный провал. Стремясь сохранить свою роль в партии через бюрократический механизм и манипуляции партийным активом, Скоков сослужил только Бабакову, который рассматривал политику как бизнес весьма непривлекательного вида. На пару они избавились от Рогозина, фактически обманув его, предав те дружеские отношения, которые, казалось, сложились в этом триумвирате. Без Рогозина роль Скокова была сведена к нулю почти сразу. Вопрос на этот счет я прямо задал Бабакову в частной беседе (примерно в июне 2006 года), посетовав на бюрократизацию, исходящую от Скокова. Александр Михайлович заверил меня, что Юрий Владимирович больше не будет пользоваться прежним влиянием. Так оно и произошло. Отстранив Скокова, Бабаков еще больше бюрократизировал партию и фактически умертвил ее, превратив в подобие «Единой России». Скокову после превращения «Родины» в «Справедроссию» в 2006 году окончательно пришлось уходить на политическую пенсию, так и не реализовав своего потенциала политика, который он хранил многие годы. Как оказалось, зря.
Вывод из опыта «Родины» прост. Партии нужна дисциплина, а не бюрократизация. Попытка всё решать путем приказа оборачивается самым дорогим и самым неэффективным управлением. Конечно, всегда в партии будет «болото», которому достаточно самых минимальных проявлений солидарности с идеями партии и ее лидерами. Но партию держит актив, который должен жить партийными идеями, партийной дискуссией по множеству вопросов. И принимать решения не потому, что они спущены «сверху», а потому что они развивают идею в непрекращающемся интеллектуальном творчестве, подкрепленном публичными акциями поддержки.
Глава 3. ГОЛОДНЫЙ БУНТ
Смысл
Всегда может показаться, что политическая голодовка граничит с шизофренией. Действительно, зачем люди ставят себя на грань жизни и смерти? Чтобы что-то доказать? Если своим оппонентам, то не лучше ли другие, безопасные для здоровья методы? Например, аргументы. Если же аргументы не действуют, с какой стати рассчитывать, что на бесчувственных оппонентов подействует факт голодовки? Враги могут даже пожелать вам околеть и обрадуются нелепости затеи голодовщиков.
Кажется, что еще больше аргументов в пользу оценки политической голодовки как мальчишества – неразумного расчета, родившегося пусть и с благородными целями, но обреченного на провал. Голодовкой ведь вряд ли можно чего-то добиться. Сколько уже их было… Стоит ли геройствовать, если заранее знаешь результат?
Наконец, любимый довод политического противника по поводу голодовки – ее рекламный характер. «Сколько можно пиариться! По-другому не могут обратить на себя внимания!», – так говорили в период январской голодовки «Родины» 2005 года разномастные циники.
Все эти доводы, конечно, отражают некоторые стороны политической голодовки. В ней есть, безусловно, и безрассудство, и юношеский порыв, и прагматическая задача быть услышанными. Но существо дела совсем в другом. Голодовка имеет смысл и разумную задачу, когда она проводится в нужном месте, в нужный срок и встроена в систему политических акций. За спиной участников голодовки депутатов в нашем случае была парламентская фракция, партия с отделениями по всей стране. Голодовка произошла в момент прояснения ситуации: население (поначалу только пенсионеры, военнослужащие и студенты) начало осознавать враждебность власти, совершенно откровенно немереной уморить народ, и вышло на акции протеста. Голодовка стала одним из символов других протестных действий и протестных настроений вообще.