Родина слонов
Шрифт:
— Ты не дураком бей, а с душой, удар в уме прикидывай, не сосну валишь, — наставлял парня голубоглазый кузнец из скучающих, — запорешь, батька-то, небось, шкуру спустит.
Хлопец молчал.
— Ты молот-то как держишь, скрючился, ровно горбун, смотреть тошно... Спину-то, спину больше распрямляй, когда взмахиваешь... Сподручнее будет вниз обрушивать...
Хлопец отмалчивался, только пыхтеть начал.
— Ты не бычься, — «подбодрил» сынка Вихраст, — Василек дело говорит, он коваль знатный — старого на молодого перекует. За науку благодарить должен. До весны помахаешь, може, я тебя к тонким работам приставлю... Слухай, чего люди умные говорят!
— Да слухаю я, батя! — опустил молот хлопец.
— Ты зубы-то не показывай, молчи!
— Батя самому Перуну брони сковать может, доброго коваля он из тебя, хлопче, сделает, как пройдешь обряд посвящения в мужи, так из подмастерьев уйдешь, верно говорю, а, Вихраст?
— Поглядим, — буркнул Вихраст. — Бона Рябчик — юнак еще, а к тонкому делу допущен, потому — разумение в нем имеется и к старшим почтителен.
— Да когда я непочтителен был?.. — возмущенно шарахнул по заготовке Сычок.
— Цыть! Поговори у меня, сучье племя!
— Слушайся батьку!
Пот застил глаза молотобойца... Вихраст отер руки о кожаный видавший виды фартук, кликнул подмастерья:
— Эй, Рябчик, подь сюды... Перейми...
Степан невольно улыбнулся. Рябчик походил скорее на бычка-трехлетка, чем на рябчика. Ничего не поделаешь, уж ежели прилипло прозвище... Пока не пройдет обряд инициации, придется носить детское имя [14] .
Подмастерье взял щипцы и молоточек, нацелился, застучал легонько.
14
Переход из юношества во взрослую жизнь у древних народов сопровождался испытанием (обрядом инициации). Испытание было весьма жестоким — юноша удалялся из поселения в дикое место (у древних славян — лес), где его подвергали всевозможным физическим и моральным унижениям. Так, его могли морить голодом (насколько это возможно в лесу), избивать, всячески осмеивать; зачастую испытуемому наносили раны. Пройдя через весь этот кошмар, юноша сильно взрослел и, как следствие, получал новое имя и новый социальный статус
— Лепо, — одобрил Вихраст и обратился к сынку: — А тож, как ты, Сычок, разуменья кузнечного не имел. Смотри, как выстукивает.
— Тю!.. — мрачно ответил молотобоец. И шарахнул в обозначенное место.
Степана Вихраст заметил уже давно, как не заметить, когда сотник и Гридя вошли в кузню. Но даже головы не повернул, видать, обижался на то, что ждать Белбородко себя заставил.
Наверное, решив, что достаточно подержал гостей «в дверях», Вихраст наконец подошел к Степану:
— А уж я думал — занедужил ты.
«Начальство не опаздывает, начальство задерживается, — подумал Степан, — кроме того, начальство не болеет, а поправляет здоровье».
В каком-то смысле он действительно был начальством. В Куябе с легкой руки Белбородко образовалось что-то вроде артели. Три кузни получили один на всех «государственный военный заказ». И весьма выгодный — Белбородко то и дело подкидывал идеи, которые кузнецы воплощали в металле. Идей было много, а кузнецов в Куябе мало, потому работали сообща, можно сказать, конвейерным методом — каждая кузня выполняла свою часть работы, а потом Степан осуществлял «отверточную сборку» изделия, вернее, не Степан, десять особо сметливых кметей под Степановым чутким руководством.
Вихраста Степан обучил азам слесарного искусства и ставил задачи рыжебородому кузнецу почти что на инженерном языке — с чертежом, нацарапанным на бересте, в котором даже размеры были прописаны. Правда, вместо привычных для инженера сантиметров и миллиметров использовались «ноготь» и «полногтя».
Но зато имелись эталонные образцы длины, выкованные по заказу Белбородко все тем же Вихрастом. Кроме того, Вихраст выковал три стальные пластины (по одной для каждой из кузней), нанес на них деления. На изготовлении линеек настоял Белбородко. Вихраст переводил Степанову задачу другим кузнецам в понятных им терминах: «Присобачь енту коряжину к ентой хреновине да шарахни легонечко...» Старшой на то и старшой — должен говорить со всяким на его языке.
— Здорово, Вихраст, — сказал Белбородко.
— И ты здоров будь, — неспешно огладил бородищу кузнец, — мы уж думали, расходиться пора.
Степан повинился:
— Замешкался, мужики. Сам не знаю, как вышло. Рыжий немного оттаял, усмехнулся:
— Знамо как — девка не отпустила...
— Да одна ли? — показал зубы Василек — кузнец, стоящий позади Вихраста. Глаза у Василька были голубые, потому и прозвище у парня было цветковое. — Ядрен у тя корень, Степан!
— Спасибо на добром слове.
Вихрастов пацан скалился, с интересом поглядывая на Степана. Опустит молот — посмотрит, ухмыльнется. Занесет молот — посмотрит, ухмыльнется... Батьке поведение сынка не понравилось:
— Вот я уши-то твои гадючие пообрываю, ишь баба любопытная...
— Да я ж, — удар молота, — чай, — взмах, — не глухой, — удар молота, — батя... — виновато проговорил хлопец.
— Опосля потолкуем...
Вся компания во главе с Вихрастом вышла во двор. Строжил кузнец сынка, пекся о моральном облике.
А на дворе было пасмурно, по небу гуляли хмурые тучи. Не задался денек.
— Сказывают, важно ты девок... это самое... — хмыкнул, но хмыкнул невесело, с затаенной обидой кузнец по имени Жеребяка и завернул узлом подкову, которую доселе преспокойно держал в руках. Жеребяка был парном видным — русые кудри, косая сажень в плечах, глаза карие, бесстыжие. До того, как появился Степан, слыл Жеребяка наипервейшей грозой девок. — Они это... как мухи на мед...
Степан скромно промолчал.
— Это оттого, что он слово петушиное знает, — заявил Василек, — скажет то слово — и все девки его...
Жеребяка вернул подкове первоначальный облик.
— Небось, приворот-траву в огне жжешь али другое снадобье?
Жеребяка смотрел с такой трогательной надеждой, что Степан невольно почувствовал себя графом Калиостро, сокрывшим от общества формулу любви. Промелькнула даже шальная мысль: не организовать ли кружок по практическому освоению Камасутры. Нет, с кружком надо повременить, не до просветительской деятельности сейчас.
— А ты в подмастерья к нему иди, — Василек словно угадал мысли Белбородко, — може, чему и выучишься.