Родина
Шрифт:
— Надо по справедливости поступать! — говорил он резким и осипшим голосом. — Мы не только Тане Панковой, но и общему делу можем помочь!
— Он в святые хочет пройти! — хохотал и хлопал в ладоши Сережа. — А я вот грешный, у меня головы не хватит, чтобы обо всех думать. Нет, уволь, уволь!
— Дурак ты беспамятный! — еще сильнее озлился Чувилев.
— Стой, погоди, Игорь, — успокаивая, вмешался в спор севастополец. — Я тоже не совсем понимаю, в чем дело. Ну, хорошо, бригада Панковой заявила тебе, что, по их мнению, мы гораздо их сильнее, — у нас имеется наше приспособление к станку, и потому мы можем работать скорее и производительнее… Но кто им запрещает сконструировать что-то на своих станках, чтобы вырабатывать больше?
— Не смогут они сконструировать! — расстроенным голосом крикнул Чувилев. — Ребята по сравнению с нами еще зеленые, у них производственного опыта такого, как у нас, нету.
— Ну, а сама Панкова? — раздались голоса. — Ведь и она могла бы…
— Вам бы только кивать на других, а я в корень дела хочу смотреть! — резко оборвал Чувилев. — Таня, перед тем как на завод пойти, в ремесленном училище не училась. Она чертежницей была, но не захотела в тихой комнатке сидеть, а пошла в цех, где людей не хватало. Она очень хорошая, старается, но я знаю: конструкторских способностей у нее нет.
— Тогда, значит, тут ничего не поделаешь, — раздумчиво произнес севастополец и беспомощно развел руками.
— Как это «ничего не поделаешь»? — насмешливо передразнил Сережа. — Наш святой, видите ли, желает, чтобы мы просто поработали мало-мало за бригаду Панковой, а если ты этого не желаешь, он тебя «беспамятным дураком» назовет!
— Ну да, беспамятный дурак и есть! — упрямо повторил Чувилев. — Ты вспомни, как наше Кленовское училище готовилось к физкультурному параду весной сорок первого года, помните? Инструктор спорта В нашей группе за день бывало несколько раз осматривал наши ноги, руки, мышцы наши проверял да еще допытывался, не болит ли у кого голова, нет ли сердцебиения. Было это?
— Было, — в один голос недоуменно ответили Сунцов и Сережа.
— А для чего это он все делал? Как вы думаете? — строго прищурился Игорь. — Для того, чтобы все мы, спортсмены, в равных условиях… в равных — понятно? — бежали, например, к финишу.
— Ну да, — небрежно усмехнулся Сережа, — так это же первое условие спорта.
— Та-ак. Значит, если я сильный, так много ли в том чести, что я раньше слабого к финишу прибегу, верно? — испытующе опросил Чувилев.
— Верно, — подтвердили все.
— Ага-а! Насчет спорта вы согласны, а в работе как? Работа — ведь это главней всего, верно?.. Так вот, если я вижу, что позиция у моих соревнователей слабее, чем у меня, я должен по-честному помочь человеку добиваться победы на равных условиях, — понятно?
— Понятно, конечно, — все еще раздумывал севастополец. — Но объясни, пожалуйста, о чем же все-таки я должен сейчас больше заботиться: о работе своей бригады или о чужом деле?
— Само собой, о чужом, о чужом деле! — состроив гримасу, пропищал Сережа.
— Нет для меня чужого дела на заводе! Какие такие «чужие» дела, когда мы все вместе завод из прорыва выводим!.. Вы лучше послушайте, что мы сегодня за вечер сделали. Я не с голыми руками пришел домой! — и Чувилев, еще более воодушевленный тем, что последнее слово в споре осталось за ним, продолжал свой рассказ.
Когда он вместе с юнцами из бригады Тани Панковой появился на участке, сменщики вначале удивились. Но вскоре удивление сменилось живейшей заинтересованностью: в самом деле, очень стоит всмотреться, не скрываются ли новые возможности для ускорения работы в механизмах и самом действии этих старых, почтенных станков?
Артем Сбоев сразу поддержал намерение Чувилева «всмотреться, а потом открыть» эти новые возможности.
— Смена работает себе, а мы все — Артем, я, панковцы — ходим вокруг, глядим во все глаза, вслушиваемся… ну прямо как доктора! Потом с Артемом посоветовались, кто что наприметил, и Артем вдруг говорит: «А знаете, ребята, в кузнечном цехе вчера Иван Степаныч Лосев важное открытие сделал!.. Он открыл, что молоты иногда зря бьют. Как это — зря? А очень просто: никто еще не считал, сколько ударов молота требуется, чтобы из болванки разные детали выковать. И вот Иван Степаныч подсчитал, что для ковки одной детали требуется не восемь раз по болванке ударить, а всего пять, а для ковки другой детали — не семь, а всего четыре раза, а для третьей — не пять, а всего три удара молотом требуется, и так далее. И вот из этих, на взгляд, мелочей составляется большая экономия времени, а продукция, не теряя в качестве, сильно растет количественно. Вот и в данном случае не та ли самая собака зарыта: не работает ли станок иногда вхолостую, не задерживается ли операция?..» Та-ак. Ушла смена в столовую, а мы за проверку принялись… и обнаружили, братцы, обнаружили-и!
Чувилев, довольно потирая руки, залился хитрым смехом. Оказалось, действительно станок делал лишние обороты, и потому при сверлении каждой пластины металла зря утекало несколько минут. Затем оказалось, что можно рационализировать подачу деталей к станку, — тут крановщики еще раньше кое-что придумали. Наконец Артем «докопался», что эти станки «можно малость подтолкнуть в спину», то есть сконструировать одно простенькое приспособление — и станок будет работать быстрее.
— Завтра к вечеру это приспособление у Артема будет готово. Мы вместе с панковцами пойдем в цех, приладим все, сделаем пробу… н-но придется поработать как следует!..
Чувилев обвел лица своих товарищей испытующим взглядом:
— Я обещал Артему, Пластунову и директору, что мы все придем.
— Как? Парторг и директор обо всем уже знают?! — воскликнул севастополец.
— А ты как думал? — удивился Чувилев. — Артем тут же их информировал. Одобрили оба и завтра будут в цехе.
— Эт-то здорово! — сделав многозначительную мину, произнес севастополец.
— Конечно, мы все завтра придем, — пообещал молчавший до этого Сунцов. — Я думаю, ребята, что наш Игорь поднял важный для завода вопрос…
Все посмотрели на серьезное лицо Сунцова, а Чувилев, забыв обо всех своих огорчениях из-за него, с невольной гордостью следил за каждым движением высокой, стройной фигуры своего друга, за выражением его доброго лица.
«Да, он добрый и умный, — благодарно думал Чувилев, — и никто здесь сейчас лучше его не скажет, никто не сумеет так меня поддержать, как Толя…»
А Сунцов, словно читая его мысли, продолжал решительным голосом, в котором уже звучали баритональные нотки: