Родина
Шрифт:
— Винца можно, только давайте уж… за встречу! — и он бросил на Таню из-под жестких бровей радостный взгляд.
Наталья Андреевна придвинула к Сергею хрустальную рюмку с потускневшим золотым обрезом.
— Уральский хрусталь старинной работы. Из этих рюмок на свадьбе моей гости пили, а твой отец с матерью, тогда уже молодожены, чокались с нами… Ух, как полно налилось! Ну, жизни тебе дополна, Сереженька!
— Всякого тебе счастья! — оказала Таня, боясь встретиться с ним глазами. Рюмки их нежно звякнули.
— Хорошо! — вздохнул он и затуманившимся взглядом посмотрел сквозь чуть окрашенный пурпуром хрусталь. — Хорошо! — повторил он решительно. — Вот, поверите ли, выздоровею, вернусь на фронт и буду потом об этих минутах вспоминать…
— Ох, господи!.. Только выговорить легко — фронт, а на деле возьми — страсти-то какие! — и Наталья Андреевна даже зажмурилась. — Поди, Сережа, тебе тоже страшно бывало?
— Бывало, Наталья Андреевна, не без этого.
— Ну, и как же тогда?
— Привыкаешь, — просто ответил он и улыбнулся. — Привыкаешь, как к работе.
После того как Сергей рассказал случаи из фронтовой жизни, Наталья Андреевна спросила:
— Значит, немцев-то много видел, Сережа? Близко?
— Мало того сказать — «близко», на них наезжал и даже, случалось, прямо-таки у себя на загривке чувствовал.
— Ой, да как же это так? Татьяна, можешь ты себе представить? А?
— Нет, не могу! — растерялась Таня и вдруг схватила Сергея за рукав, будто опасность именно сейчас угрожала ему.
— Да, был такой не совсем обычный эпизод. Мой танк шел на одной линии с танком майора Квашина. Действовали мы, как полагается, и вдруг я вижу: завертелся танк Квашина и стал. А немцы тут как тут. Подскочили десятка два автоматчиков, облепили танк, будто саранча. Только успел я сказать своим: «Надо нам товарища выручать», — как мой танк тоже подбили. Вот дьяволы! Посмотрел я в щель, вижу: обходят нас немцы. К тем, что на квашинскую машину насели, новые бегут на подмогу. Слышу я, по моему танку затопали немецкие сапоги. Карабкаются на башню, в стенки стучат, орут: «Рус, сдавайся!» От ненавистных голосов меня прямо в пот бросило! Танк мой как вмерз в землю, пушку заело, а стенки ведь не раздвинешь, чтобы саранчу эту сбросить. И нет сил смотреть, как они на квашинской машине копошатся… и вот даю команду: «Из пулемета — по танку напротив!» Застрочил наш пулеметчик, и посыпались немцы с квашинского танка…
— Ой, здорово! — вдруг встрепенулась Наталья Андреевна, как молоденькая, и ее круглое коротконосое лицо с ямочками на щеках слово распустилось в безудержно счастливой улыбке.
— Ну, а как с тобой? Ведь и по твоей машине топали немцы? — и Таня, чувствуя, как исчезает ее смущение, подняла на него глаза. — Что с тобой было?
— Что со мной было? — переспросил он и только тут впервые увидел, как может светиться синева этих добрых, открытых глаз.
— Что со мной? — опять переспросил Сергей и бесшабашно засмеялся. — Да все в порядке! Мы стреляли, Квашин нам тут же весточку послал: своим пулеметом начал с нашей машины немцев сшибать! Так всех и порешили нашими гостинцами… Вот и вся работа.
— Страшная работа! — поправила Таня, и лицо ее стало осуждающим и строгим. — Мы тут винцо пьем, а там…
— А там дерутся с врагом, — мягко, но настойчиво возразил Сергей.
Таня, не желая «сдаваться», продолжала:
— Я и говорю о том, что…
— Нет, нет, я-то как раз говорю о другом… — Сергей проводил глазами Наталью Андреевну, которая вышла по хозяйству, потом осторожно прикрыл своей большой рукой пальцы Тани. — Знаешь, Таня, только мы, фронтовики, умеем по-настоящему ценить все, от чего нас оторвала война. На то, что тут у нас дома идет нормальная человеческая жизнь, сердиться нечего, потому что это просто замечательно.
— Что «замечательно»? — все еще строго спросила Таня.
— Да все: наш Лесогорский завод, распорядок его жизни… и вот эта комната, и ты со мной…
Он прислушался к тишине на улице и повторил:
— Да, во всем этом — глубочайший смысл, Таня! Каждый знает свое дело. Во всем порядок. Я буду вспоминать на фронте все, что видел дома: и то, что среди уральских гор и лесов завод мой стоит, и то, что там люди делают оружие для фронта, много-много оружия, Танюша!
Только сейчас в полной мере почувствовала Таня, до какой степени изменился Сергей Панков. Долговязый, нескладный юноша, который год-полтора тому назад смотрел на нее робко и виновато, теперь остался где-то далеко, за гранью воспоминаний, да и незачем было вспоминать о нем: рядом с ней сидел другой человек. Он явился к ней, как бы родившись вновь, из огня, грома и крови. Он знал и видел безмерно много, все это было страшно, величаво, и все это он вынес. Во взгляде его, то смеющемся, то твердом, как лед, она безошибочно угадывала силу, способную все перенести, пробиться, победить. А она — что она такое? Что она сделала? Ни-че-го!
— Что с тобой, Таня?
Таня, еле сдержав прихлынувшие к горлу слезы, вдруг опять почувствовала на своих пальцах тепло его руки.
— Ах, Сергей… Мне вдруг показалось, что ты уже так много жил, видел, а я…
— Что ж, я действительно больше твоего жил — на четыре года старше тебя. Я помню, когда мне шесть лет было, а тебе два, ты тогда дразнила меня: «Гадкий матишка, гадкий матишка!»
— Да неужели?
— Фа-акт! А потом ты стала меня задирать по всякому поводу. А потом и другое было… но об этом, право, не стоит говорить.
— Господи, какая же я была дрянь!
— Почему? Напротив, мне всегда нравилась в тебе этакая властность, воля, словом — характер.
«Нравилась!» — с горечью отметила про себя Таня и, вдруг насторожившись, насильно улыбнулась.
— У тебя ведь тоже характер есть.
— Нет, твердости мне тогда сильно не хватало, ее потом жизнь создала.
«А теперь я, видишь, тверд», — вот что он хочет сказать, — еще больнее подумалось Тане. — Он пришел к нам из вежливости только».