Родина
Шрифт:
— Думай, что всегда я была с тобой такая, как сейчас, — и буду всегда!
Сергей глухо вскрикнул, схватил ее руку, прижал ее ладонью к своим губам, глазам, потом жадным, быстрым движением положил ее себе на грудь, в пушистое меховое тепло, и стиснул, словно боясь потерять ее.
— Ты… — прошептал он и, не выпуская ее руки, притянул девушку к себе.
Как путника на завоеванной высоте, Таню охватило чувство торжественного высотного покоя. Казалось, об этом торжестве под голубыми вихрями родной уральской метели
— Эй, ребятушки-касатушки-и! — раздался вдруг раскатистый голос, будто это захохотал сам вьюжный ветер. — Стоят, мои голубчики, будто соловушку заслушались! Да ведь вас тут, ребятки, совсем занесет!
Через, борт грузовика перемахнули большемордые подшитые валенки, черные в красную крапинку, и маленькая фигура старичка в белой заячьей шапке и подпоясанном пестрым кушаком тулупчике весело затопталась перед Сергеем и Таней.
— Ну-ко, ребятки, сигайте в машину, до дому довезем! — приказал старичок.
— Дедушка, Тимофей-сундучник! — в один голос радостно воскликнули Таня и Сергей, будто встретясь с самой живой сказкой, которая расцветаете детстве и не вянет никогда.
Дедушка Тимофей-сундучник, игрушечник, сказочник и любимец всей лесогорской детворы, будто и в самом деле перестал стареть: те же аквамариновые глазки, хитрые и властные, та же кустистая яркорыжая борода, тот же голос, то потешно-раскатистый, то будто мурлыкающий, и весь облик его, напоминающий мудрого гнома. Пятнистые валенки, «кухмарские скороходы», как он их шутливо называл, тулупчик, длинноухая шапка, рукавицы и пестрый шерстяной кушачок — все было то же, как и в сказке, будто и не изнашивалось. Тимофея-сундучника так хорошо знали во всей округе, что встретиться с ним считалось к добру и удаче.
— Садитесь, соловушки, располагайтесь как дома! — радушно хлопотал он, сооружая из плоских, обитых полосами железа новеньких снарядных ящиков нечто похожее на низенькую лежанку. — Вот я вам еще брезентик подкину. Ну, удобно ли, соловушки?
— Спасибо, дедушка Тимофей, спасибо!
Когда грузовик тронулся, Сергей спросил, кивая на груды ящиков, среди которых пряталась маленькая фигурка старика:
— Вижу, теперь других сортов сундучки делаешь, дедушка?
— Эти сорта делаю, никуда не денешься. Прежде ни одна невеста замуж не хотела итти без моего сундука али шкатулочки, а ныне я военный бригадир, потому что шибко мне нонешняя невеста не глянется… ух, как не глянется, с души воротит!
— Какая невеста? — удивился Сергей.
— Смерть, милачок, смерть — хотят нас фашисты с проклятой смертью повенчать, а нам такая не по нраву… Вот ее, подлую, и угощаю!
Он воинственно распушил свою огненную бороду и потряс руками в дубленых рукавицах.
Он сердито и хитро подмигнул своими аквамариновыми глазками и, подскакивая от толчков машины, громко затянул какую-то похожую на заклинание песенку.
Грузовик шел, колыхаясь, как корабль, среди волн серебряно-голубой пыли. Ветер насвистывал в уши лихую зазывную песню. Таня сидела, прижавшись к Сергею, и казалось ей: старая сказка детских лет в образе Тимофея-сундучника с его огненной бородой и мурлыкающей песней слилась с жизнью, полной ветра и снежного вихря. Сердце тревожно и сладко сжималось, словно этим вихрем будущее встречало их любовь.
Через два дня после того, как Таня Лосева была зачислена в чертежную конструкторского бюро, Костромин вечером рассказывал матери, как эта девушка «просто все схватывает на лету, даже приятно смотреть».
— Да, да, конечно, приятно, — иронически поддакивала ему мать.
— Серьезно, мама, такая молодая, а… огонь инициативы горит в ее глазах!
— Я бы сказала — огонь счастья! Ох, Юрий! Загляделся, не выдержал? Я тебя понимаю: на то и красота, чтобы ею любоваться. Да только эта красота не сегодня-завтра замуж выскочит за танкиста.
— За танкиста? — вскинулся Юрий Михайлович.
— Ну да. Кстати, он здесь, в столовой сидит.
— Послушай, мама, мне совершенно необходимо познакомиться с ним.
— Тебе на него тоже приятно смотреть?
— Ах, мама, брось шуточки! Ну, не везет… и черт с ним!
Через несколько минут за «пузатым бовой», большим лосевским самоваром, шла оживленная беседа между Юрием Михайловичем и Сергеем Панковым.
— Немцы, надеясь на молниеносную войну, — говорил Юрий Михайлович, — оснастили свои танки определенным образом.
— Ну да, — усмехнулся Сергей, — они взвесили только мощь своего снаряда, но не учли мощи сопротивления… Этого немецкая аккуратность не предусмотрела.
— Да, да! — живо согласился Юрий Михайлович и с довольным видом протер очки. — Это вы очень правильно сказали, товарищ капитан! Снаряд и сопротивление — именно так оно и есть!
— Я хочу сказать, что немцы не учли сопротивления тех, кто находится под нашей броней, — и Сергей описал над головой низкую линию броневого потолка машины.
— В том-то и заключается особенность нашей советской техники. Моя мечта: чтобы наши танкисты, уничтожая врага, были как можно менее уязвимы сами.
— А для того — следи за немцем в оба! — строго изрек Иван Степанович и даже погрозил своим темным и твердым пальцем.
Он только что пришел из цеха после срочного ремонта одного из старых молотов. Ремонт был произведен «по рецепту» самого Ивана Степановича, мастера кузнечного цеха, а главное — силами самой бригады, и удался прекрасно. Теперь Иван Степанович наслаждался чаепитием. Вытирая лоб большим с голубыми горошинами платком, он неторопливо пил стакан за стаканом, временами вставляя в разговор свои замечания.