Родина
Шрифт:
Вдруг Варваре Сергеевне представилось закинутое вверх, к дымному небу, серое, навек окаменевшее лицо Васи. Грудь ее сжало знакомой ноющей болью, которая, будто все отравляя собой, тончайшими струйками растекалась в ее крови.
— Варвара Сергеевна… мы пришли! — раздался голос Сони Челищевой.
Рядом с ней стояла молодая сталинградка, она прижимала к груди крохотное тельце ребенка с желтым, как свечка, личиком.
— Голубушка моя, ребеночка-то вымыть надо, он от грязи дорожной совсем ослабел! Идем, я провожу тебя в баню. Только что
— Нет, спасибо, я управлюсь, — произнесла наконец молодая женщина, и на ее землистом, впалощеком лице появилось подобие улыбки.
Когда Анастасия Ивановна с ребенком опять вошла в столовую, Варвара Сергеевна воскликнула:
— Батюшки! Узнать нельзя!
— Да ведь тепло, чистота!
Анастасия Ивановна тихо улыбнулась и посмотрела на ребенка. Он крепко спал, чистый до блеска, его крохотное личико нежно розовело, дыхание было спокойно.
— Положите его, — шепнула Варвара Сергеевна и вместе с матерью несколько секунд полюбовалась им.
— Ах, Варвара Сергеевна! — воскликнула Соня и сильно обняла Пермякову тонкими, полудетскими руками. — Как хорошо, что, несмотря на все тяжелое, есть радость и в нашей жизни!
Когда ребенок проснулся и мать покормила его грудью, обе женщины с Соней отправились к Глафире Лебедевой.
Глафира была дома. Стоя за круглым садовым столом, она вяло, словно в полусне, чистила медный самовар. Сухо ответив на приветствие Варвары Сергеевны, Лебедева недоуменно посмотрела на незнакомых женщин и опять принялась за свое дело.
Варвара Сергеевна уже заканчивала свою немногословную, но решительную речь, когда в лебедевском саду появилась Наталья Андреевна Лосева.
— Ну вот, изложила я вам все, Глафира Николаевна, ответ за вами! — и Варвара Сергеевна подняла на хозяйку ожидающие глаза.
— Ответ? — громко и зло усмехнулась Лебедева. — Какой там вам еще ответ надо? У меня свое горе плечи отдавило, а вы мне еще чужого прибавляете! Легко вам, Варвара Сергеевна, говорить, у вас все целы…
— Погоди бедой хвастаться, — глухо перебила ее Пермякова, — не ты одна такая горькая. Вот уже и нет у меня сына Васи!
Ошеломленная новостью, Лебедева на минуту замерла, а потом со слезами выкрикнула:
— А у меня двоих нету… дво-их!
— Еще считаться вздумала! — гневно обрезала Лосева, и ее бледные щеки вспыхнули. — Да ты дом за домом обойди, весь Советский Союз обойди!
— Господи… Уйду я отсюда! — вдруг зарыдала Анастасия Кузьмина и, словно ослепнув, бросилась куда-то в сторону.
— Нет, стойте, стойте! — повелительно крикнула Соня и, обняв ее, подвела опять к столу. — Анастасия Ивановна, сядьте, прошу вас, сядьте… Послушайте!
Теперь ее темносерые глаза устремились к Глафире Лебедевой.
— Чего вы боитесь? Вы боитесь поступить честно и
— Да погоди ты, не шуми! — вдруг вскинулась Лебедева. — Что ты на меня напустилась? Честь моя при мне осталась…
Тут заговорили Варвара Сергеевна и Наталья Андреевна, и Глафира Лебедева скоро сдалась.
— Ладно, — ворчливо сказала она, взглянув на землистое от волнения лицо Кузьминой, — располагайтесь у меня… куда от вас денешься…
Дмитрий Никитич Пластунов в это время говорил Пермякову:
— За последнее время вы, Михаил Васильич, стали гораздо снисходительнее к вашему заместителю… Понимаю, понимаю, — он товарищ вашего покойного сына.
— Да, почти десять лет они в школу вместе бегали… — пробасил в сивые усы Михаил Васильевич.
— Но, тем не менее, воспоминания эти сейчас расточительны…
— Не понимаю вас, Дмитрий Никитич, — хмуро сказал Пермяков.
— Так это же старый наш разговор, Михаил Васильич, — серьезно улыбнулся Пластунов. — Помните, как-то я открыл вам свои главные намерения. Я не для того на вашем заводе, чтобы в порядке честной службы согласовывать одно с другим, наблюдать и направлять заводские дела. Нет, мне этого мало. Хочется почувствовать себя сыном сталинского века, чувствовать, что ты, парторг Пластунов, всеми своими мыслями, действиями вмешиваешься в нашу большую советскую жизнь, помогаешь ей двигаться вперед. И, кроме того, ведь хочется работать и мыслить впрок, не на сегодня только, а о завтрашнем дне, о мирном времени думать…
— Вона как широко вы заглядываете, Дмитрий Никитич! — грубовато похвалил Пермяков.
— На меньшее несогласен! — рассмеялся Пластунов, но карие круглые глазки его смотрели серьезно.
— На фронте, как известно, великое значение для каждого командира имеет так называемая локтевая связь, то есть его сосед: наступает он вместе со мной или топчется на месте, пользуется возможностями или упускает их?
— По опыту гражданской знаю, что это значит.
— Теперь смотрите, сколько у нас соседей появилось за этот год!
Оба стали считать: два минометных завода, патронный, трубный, лесопилка, несколько мелких вспомогательных заводов и фабричек, — и все это новое и так быстро поднявшееся хозяйство, большое и малое, стремится расти и крепнуть.
— Можно, пожалуй, сказать: их счастье, что вокруг нашего Лесогорского завода все они расположились, — подумал вслух Пермяков.
— Несомненно! — подхватил Пластунов. — Наш Лесогорский завод, как самый старый, но в то же время полный новизны, может по праву считаться ведущим, вожаком среди них. И разве это не так? Все по разным поводам и запросам приходят учиться к нам…