Родишься только раз
Шрифт:
— Бери, — говорила она, без всякого стеснения коря себя за легкомыслие и неосмотрительность. Они-де копят на машину, и ей хотелось бы знать, когда мама вернет долг.
— Первого. Можешь не беспокоиться. Я всегда держу свое слово. Ты меня знаешь. Скажи, когда я тебя подвела? — уверяла ее мама, уже берясь за дверную ручку. Голос у нее срывался, губы подрагивали, а на лбу сверкали росинки пота. И дышала она так, словно ей не хватало воздуха.
— Уж так и быть, — вздыхала Скоковиха, — только в другой раз старайся обойтись тем, что имеешь!
По дороге домой мама была как неживая, будто
Это был заколдованный круг, из которого мы никак не могли выйти.
Первого числа отец приносил получку, и мама разносила ее, как ветер высевки. У отца вычитали за хлеб, молоко и продукты, которые мы забирали в тюремной лавке, а также за наши подметки. Обувь нам чинили заключенные в тюремной мастерской. Мама платила хозяйке за квартиру, возвращала долг Скоковихе, и от получки оставался пшик.
Месяц тянулся нестерпимо долго, казалось, ему не будет конца.
— Когда же наступит первое? — горестно вздыхала мама.
Ей претила показная доброта ее родственницы Скоковихи, а еще больше ее вечные поучения, и она стала одалживаться у нашей хозяйки — Петковихи.
Но Петковиха брала проценты, и поначалу мама сердилась и негодовала, но со временем привыкла к этому и уж больше не возмущалась.
К Петковихе она ходила без свидетелей. Хозяйка никогда не отказывала, но, ссужая деньги, как шарманку, крутила свои добрые советы:
— Ежели одеяло тянуть, оно скоро порвется. Лучше ноги подожмите, чтоб не замерзнуть.
От этих наставлений маму бросало в дрожь и краску.
Женщина гордая, она не могла спокойно слушать слова, унижающие всю ее семью.
— Хорошо ей, — ворчала мама, возвращаясь от Петковихи с деньгами в руках. — Сидит себе на печке, деньги сами к ней так и текут. А от нас они только утекают, тают, как вешний снег.
Отец приносил получку, и все повторялось сначала.
— Хватит с меня этого сраму, — сказала она как-то после очередного нранравоучения. — Больше я ей не поклонюсь!
Мы с братом обратились в слух.
Интересно, что же такое придумала наша мама — ведь она слов на ветер не бросает.
„Как же мы будем?“ — вопрошали наши глаза.
— Найдем работу, — сказала мама так твердо и уверенно, что у нас сразу отлегло от сердца. — Будете помогать.
Мы обещали, живо представляя себе, как спасаем маму от всех забот и унижений.
Мама нам поведала, что фабрике „Доктор и К“ нужны надомники и мы там получим работу.
С этой минуты мы с нетерпением ждали того дня, когда пойдем за работой. Так бы и полетели на эту огромную фабрику, где нас ждет заработок.
В Мариборе в то время, как грибы после дождя, росли текстильные фабрики. Государство широко открыло двери иностранному капиталу, и прядильные и ткацкие станки, уже списанные в Европе, потекли к нам из Чехии, Австрии и Германии.
У нас было много безработных, и иностранные капиталисты надеялись получить здесь большие барыши.
Итак, в один прекрасный день мы отправились на фабрику с тележкой.
— Вам куда? — спросил вахтер у фабричной проходной.
— Мы за палатками, — ответила мама. — будем пришивать пуговицы.
Фабрика „Доктор и
Но тогда мы всего этого не знали. Мы только хотели работать, хотели палаток и пуговиц и платы за работу.
В большом складском помещении высились горы палаток! Но и жаждущих работы тоже было немало! Я даже боялась, что нам не хватит этих самых палаток. Но вот подошла мамина очередь. Она получила палатки, пуговицы и нитки, хорошенько их пересчитала и расписалась в какой-то ведомости.
Мы с братом водрузили все эти сокровища на тележку и повезли их домой.
Наша кухня превратилась в настоящую мастерскую. В одном углу лежали палатки без пуговиц, в другом те, что уже побывали в наших руках.
Работали мы втроем: мама, брат и я. Папа только смотрел на нас и радовался, что мы сами нашли себе работу.
Сказать по правде, было совсем не просто пришивать пуговицы к брезентовым плащ-палаткам какого-то невообразимо бурого цвета. Они поглотили у нас все свободное время, сразу вытеснив из нашей жизни игры, драки, прогулки, хождение в гости и чтение книжек. Едва покончив с неотложными делами, мы садились на низенькие скамейки подальше друг от друга, расстилали на полу плащ-палатку, надевали на средний палец наперсток и начинали пришивать пуговицы. Приходилось изо всех сил давить на иголку, чтоб протащить ее сквозь плотный брезент и сквозь дырочку в пуговице.
За работой мы обычно подсчитывали свой будущий заработок, и если цифра получалась несообразно большая, мама тут же остужала нашу радость:
— Кто знает, как нас обмишулят!
По утрам, когда мои одноклассницы еще спали, я старательно пришивала пуговицы. Встав чуть свет, я садилась на скамейку, брала на колени плащ-палатку и начинала усердно орудовать иглой.
Эта стальная блестящая иголка грезилась мне даже во сне. Однажды я уснула с шитьем в руках, и вдруг — о чудо! — игла сама собой заходила туда-сюда, с поразительной легкостью протыкая толстый брезент. Груда палаток с пришитыми пуговицами становится все выше и выше. Она уже такая высокая, того гляди, рухнет и придавит меня. Объятая ужасом, я закричала… И тут сквозь сон услышала над самым ухом ласковый голос мамы:
— Ложись, доченька. Не надо больше шить. Сегодня ты славно поработала.
Назавтра мы отвезли готовые плащ-палатки на фабрику. Перед нами громоздились горы палаток для нашей армии — с пуговицами и без пуговиц.
Мама расписалась в ведомости в получении денег и новой партии палаток.
Мы с братом опять погрузили их на тележку и, дружно взявшись за дышло, пошли домой. По дороге мы старались выяснить, сколько нам заплатили.
— Сколько? — воскликнула мама, вся кипя от гнева и возмущения. — Чтоб им пусто было! Даже на соль не хватит! — Слезы обиды застилали ей глаза.