Родник
Шрифт:
Он видел белые домики, высокие копры, конусы породы и узкие улочки шахтёрского городка Краснодона. Сейчас здесь хозяйничают гитлеровцы. Вот идёт концерт в бывшем шахтёрском клубе. В зале сидят фашистские офицеры. На сцене высокий, худой Иван Туркенич лихо пляшет и поёт под гитару песню «Бродяга».
Тем временем Люба Шевцова, весёлая, красивая «Любка-артистка», и отчаянно смелый Серёжа Тюленин украдкой пробираются к фашистской бирже труда.
Они поджигают биржи. Пламя вздымается к небу, оно закрывает весь экран. Пожар разгорается. Фашисты в панике бегут из клуба.
— Ура! Так
Внизу, под Владиком, сидят ребята из пятого «Б». Они тоже кричат:
— Ура, Серёжа, молодец!
Пятый «Б» занял целых два ряда. С краю сидит Кира Петровна. Сначала её немного тревожило, что Владик Ваньков пропал. Потом картина так захватила её, что она забыла и про Ванькова, и про себя, и про весь пятый «Б», про всех своих «богатырей».
Не отрываясь следит она за картиной. Вот фашисты начали охотиться за членами подпольной организации «Молодая гвардия». Вот они поймали Олега Кошевого, Серёжу Тюленина. Вот они ворвались к Любе Шевцовой. Бедная Любка, «Любка-артистка»! Ещё недавно она так ловко танцевала перед фашистами. Они хлопали ей и кричали «колоссаль». А теперь они избивают её и волокут в тюрьму!
Ручеёк за спиной всё журчит и журчит. В зрительном зале стоит тишина. И только время от времени раздаётся чей-нибудь тяжёлый вздох.
На экране картины сменяются одна за другой. Фашисты, как собаки, выслеживают молодогвардейцев. Вот они поймали почти всех…
Музыка становится очень печальной. Владик изо всех сил стискивает барьер. Его ногти впиваются в плюш. Краснодонцев ведут на казнь.
Вот они проходят, один за другим, длинной вереницей. Они бредут истерзанные, измученные, избитые, но головы их гордо подняты вверх. А глаза полны ослепительного света, точно они сейчас, перед смертью, видят то замечательное будущее, ради которого они пожертвовали своей жизнью.
Их подводят к стволу старой шахты.
Владику захотелось плакать, но он пересилил себя. Но когда рядом с ним какая-то женщина негромко всхлипнула, Владик не выдержал. В глазах защипало, и тёплые слёзы покатились по лицу. Владик торопливо вытирал их кулаком, потому что они мешали ему видеть последние минуты краснодонцев.
…………
Когда в зале вспыхнул свет, Владик ещё долго смотрел на экран. Он словно ещё видел Любу, Олега, Серёжу… Потом он очнулся, перегнулся через плюшевый барьер и стал искать своих. Он их сразу нашёл. Они были справа, внизу, у центрального прохода.
Владик закричал:
— Кира Петровна!
Кира Петровна подняла голову, увидела Владика и помахала ему платком, которым она, наверное, в темноте вытирала глаза:
— А, пропавший, иди к нам!
— Сейчас!
Владик стал проталкиваться к выходу, но тут на сцену перед экраном вышел высокий человек в сером костюме и громко сказал:
— Граждане, просьба не расходиться! Просьба занять места.
Все стали садиться. Владик хотел было пробраться к своим, но кто-то дёрнул его за рукав:
— Мальчик, не мельтеши, сядь.
Пришлось сесть на место. Все дружно захлопали. Владик, ещё не разобравшись, в чём дело, на всякий случай тоже захлопал. И вдруг он увидел, что из маленькой боковой дверки на сцену перед экраном вышла Люба Шевцова — та самая Люба Шевцова, которую фашисты только что сбросили в ствол шахты.
Владик захлопал что было сил. Он был счастлив, что «Любка-артистка», смелая, глазастая «Любка-артистка», жива, стоит на сцене и застенчиво кланяется публике.
Сейчас на ней было красивое чёрное платье с кружевной отделкой. Большие глаза так и блестели.
— Слово имеет артистка, исполнявшая роль Любы, — сказал человек в сером костюме.
Все снова захлопали. Потом, когда народ немного поутих, артистка подошла к самому краю сцены, снова поклонилась и стала рассказывать:
— Товарищи! Мне пришлось много поработать над ролью Любы Шевцовой. Ведь я ещё сама недавно была школьницей, сама ещё мало испытала в жизни, а тут надо было передать глубокие, трагические переживания.
Владик снова упёрся подбородком в плюшевый барьер и не отрываясь смотрел на «Любку-артистку».
— И вот мы приехали в Краснодон, — рассказывала она. — С волнением подошла я к дому, где жила Люба. Тут и мысли о том, как тебя встретят, и ещё другое, непередаваемое, щемящее чувство… Вот по этим ступеням всходила Люба. Эту скрипучую дверь отворяла Люба… Пожилая женщина вышла мне навстречу. Я сразу догадалась, что это Евфросинья Мироновна — Любина мать. Мы обнялись, и я не выдержала — заплакала.
Артистка смущённо улыбнулась, помолчала, потом стала рассказывать про домик Олега Кошевого:
— Там сейчас музей. Всё как было при Олеге… Туда приезжают люди со всего СССР. Там во время съёмок жил наш артист Володя Иванов, который снят в роли Олега. Он жил в комнате Олега, сидел в его кресле, спал в его постели, укрывался его одеялом. Мать Олега, Елена Николаевна, и бабушка, Вера Васильевна, относились к нему, как будто это на самом деле их родной Олежка…
Владику ясно представился белый домик, комната, полка с книгами. Он жадно слушал «Любу».
— Мне много рассказывали про Любу Шевцову, — продолжала артистка, — рассказывали, что когда её вели на казнь, собралось много народу. Все были очень плохо одеты, потому что фашисты отобрали все тёплые вещи. А на Любе случайно уцелела хорошая шуба. И вот в эти последние, страшные минуты Люба подумала не о себе, а о других. Она сняла шубу, бросила её в толпу и крикнула: «Возьмите, вам пригодится! А мне она больше не нужна». Вот какая была Люба Шевцова. И если мне хоть немного удалось передать её образ, то для меня это величайшая радость и счастье, — закончила артистка.
Все захлопали ещё сильней, чем раньше. Владик отбил себе руки. Ему очень нравилась «Любка-артистка».
…Когда вышли из кино, уже стояла ночь, но на улице было светло, как днём. Повсюду горели яркие лампы, струились цветные огни праздничной иллюминации, бесшумно скользили по небу светлые линейки прожекторов…
Во всю ширину улицы шёл народ. Все спешили в центр — посмотреть, как украшен Кремль, как переливается огнями улица Горького, площадь Свердлова, Большой театр…
Кира Петровна велела всем построиться в пары, и Владик снова стал рядом с Петей. Ребята шли молча. Все думали о картине, все были под впечатлением рассказа артистки.