Родом из детства
Шрифт:
– Ты предупреждал, что…
– Твою мать, если ты сейчас же не приедешь, я тебя убью, сука!..
Связь оборвалась. Вероятно, Марина бросила трубку.
В бешенстве я схватил телефонный аппарат и запустил им в стену…
Ситуация казалась мне катастрофической. Я был заперт в квартире без грамма алкоголя. Один на один со страхом смерти. Ведь я пил весьма продолжительное время, и пил много. Резкая остановка в употреблении спиртного чревата фатальным исходом. Я сталкивался с подобными
Возможно, я из мнительности преувеличивал серьёзность положения. Но – повторяю – моя нервная система находилась в расшатанном состоянии, а воспалённый мозг упорно ретушировал в тёмные тона дальнейшие перспективы.
Что делать?
Дверь была закрыта на два врезных замка. Выбить – нереально.
Прежде всего я облазил всю квартиру в поисках запасных ключей. На всякий пожарный. А вдруг?
Тщательный обыск занял часа полтора и положительного результата не дал. Хотя на шкафу я нашёл пачку сигарет – мою старую заначку.
Чтобы собраться с мыслями, я закурил, и меня стошнило.
Должен быть какой-то выход, думал я. Выход всегда есть. Из любой безвыходной ситуации.
Что делать? Что делать? Что?..
Меня всего трясло, и я никак не мог унять эту лихорадочную дрожь.
Мне было плохо. Сердце билось с перебоями. Кружилась голова.
Я прошёл на кухню. Занырнул в холодильник. Еды было валом, но есть не хотелось. Заглянул в буфет, порыскал по ящичкам.
На глаза попалась бутылка без этикетки. С прозрачной жидкостью. Боясь даже надеяться на чудо, откупорил бутылку. Понюхал. Уксус. От разочарования выронил пробку. Нагнулся, чтобы поднять – левую ногу свело судорогой. Я опустился на пол и, матерясь, стал массировать ногу.
Вспомнил, как Довлатов в письме Ефимову поведал о невозмутимости своей жены Елены. Страдал он однажды от жуткого похмелья. Было ему невыносимо тяжело и дурно. Лежал он на диване и мучился. И вдруг он перестал чувствовать ноги. Словно нет их вовсе. Довлатов забеспокоился.
– Лена, – сообщает он жене упавшим голосом, – у меня ноги отнимаются. Ног не чувствую.
На что Елена спокойно говорит:
– А ты не ходи никуда.
Дескать, если никуда не ходить, то ноги как бы и не нужны. Чего понапрасну нервничать?
Да… В тот раз у Довлатова всё обошлось. А вот из последнего запоя он не вышел. Прекратил пить – сутки похмельную пытку терпел – сердце не выдержало.
А ведь на сердце он никогда не жаловался. Этот орган, хвастался он, работает как часы. Но время вышло…
Чтобы как-то отвлечься от невесёлых дум, я начал прислушиваться к внутреннему монологу с самим собой.
Не дрейфь, братишка, говорил я себе. Мы что-нибудь придумаем.
Что тут придумаешь?
Без паники, Леонид, без паники. «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг».
Какому врагу? Ты – мой главный враг.
Зря ты так. Я-то тут при чём?
При том! Это ж как нужно себя ненавидеть, чтоб так бухать?!
Начинается!
Продолжается! С каких буёв тебе вообще бухать? Молодой здоровый мужик!
Не урод, не калека… Пишешь, тебя издают… Чего тебе не хватает, сволочь?
Я устал…
Да с чего тебе уставать! Ты что, на шахте уголь добываешь? На тебе пахать можно!
К твоему сведенью, во время умственного труда человек сжигает в два раза больше калорий, чем…
Какого труда? Умственного? Тоже мне Эйнштейн нашёлся! Блез Паскаль, твою мать! Кстати, ни Эйнштейн, ни Паскаль, ни Ньютон, ни даже твой любимый Ницше не бухали.
А Менделеев?
Менделеев, может, и выпивал… По праздникам… Но он не жрал водяру в три горла две недели подряд!
Хемингуэй тоже пил.
Хемингуэй войну прошёл. И не одну! Он работал как проклятый. И здоровье бычье имел. Он две бутылки мог всосать, но утром – как бы сильно ни бухал накануне – садился и писал, писал, писал…
У Высоцкого случалось шесть-семь запоев в год.
Сравнил шары бильярдные с яйцами! У того была всенародная слава и любовь, а тебя даже мать родная не любила.
Слава – не проблема. Я над этим работаю.
Мечтай, мечтай. Ты сдохнешь – и тебя уже через год ни одна падла не вспомнит, а Высоцкого сто лет будут помнить.
То же самое, между прочим, говорили ему, когда он сравнивал себя с Есениным.
Вот и учился бы у них хорошему, а не плохому!
Это чему, например?
Трудолюбию, блядь! Трудолюбию и самодисциплине! Легко бухать как Есенин, как Высоцкий, как Шукшин, но ты сперва напиши столько же…
Я напишу больше…
Ты напиши не больше, а лучше.
Я напишу.
Я посмотрю.
С каждой минутой мне становилось всё хуже. Сложно сейчас описать тот похмельный синдром. Я помню, было ощущение, будто из моих вен выкачали всю кровь и по ним гуляет холодный воздух. (Может, это и означает выражение – «в жилах стыла кровь»?) Немели конечности… Сердце то бешено стучало, то замирало совсем… Такое было ощущение…
Потом меня часто тошнило, но желудок был пуст и рыгать было нечем…
Когда меня бросило в пот, я вышел на балкон – подышать, проветриться.
На улице было свежо и прохладно.
Я глянул вниз. Третий этаж – не так уж высоко… Но всё-таки на два этажа выше моего безрассудства.
А что если…
Мелькнувшая идея вдохновила меня и придала сил. Я вернулся в комнату. Взял в шкафу два пояса от халатов, подтяжки и брючный ремень. Связал их между собой. К концу подвязал Маринину сумочку. В тюрьме подобное рукодельное изделие называют «конём». «Коня» просовывают сквозь решётку и спускают вниз, чтобы дружки заключённых или заключённые с нижних этажей могли что-нибудь передать наверх – чай, сигареты, записку (по-лагерному – малява)…