Рогнеда. Книга 1
Шрифт:
— Вот так. Если не веришь, то смотри. — Незнакомец стянул шляпу и освободившиеся волосы рассыпались по плечам. Увидев, как у Михея медленно отвисает нижняя челюсть, вновь надел шляпу. — Веришь теперь? Тебе одному и доверила тайну, более никто об этом не знает. Теперь не перебивай меня и слушай. Я долго буду рассказывать, а ты вникай и об обещании своем помни… Не от хорошей жизни нарядилась я в мужское платье, а от доли тяжкой. Скрываться я вынуждена, потому что уже второй год за мной гоняются слуги боярские, да все поймать никак не могут. Гоняются из-за того, что боярин их, этот аспид огнедышащий, хочет вернуть меня назад, в темницу свою каменную. Год назад похитил он меня у папеньки с маменькой и держал взаперти. А там всячески измывался. Он и слуги его мерзостные. Знал бы ты Михей, сколь мне пришлось вытерпеть. Сколько слез я проплакала, сколько бессонных ночей провела. А потом в один из дней подошла к окну светелки своей и увидела, что на дереве висит человек и вороны уже вокруг кружат. Пригляделась я и узнала, что папенька это мой. Он, оказывается, прознал, что боярин держит меня, вот и решил выручить. Да поймал его боярин и повесить велел… — Она замолчала, видно, вновь переживая произошедшее. — Подожди, Михей, не перебивай. Высказаться мне надо… С той поры решила вытерпеть я все, но боярину этому злобному отомстить. Долго еще томилась, но в один из дней Бог помог, и сбежала я. Потом скрывалась, питаясь, чем придется, и ночевала там, где сон накрывал. — Девица замолчала, подняла заплаканные глаза на Михея: — Из города этого не уйду до тех пор, пока боярину этому не отмщу. Ты поможешь мне?
— Разорву злыдня! — неожиданно рявкнул Михей, со стуком опустив жбан на столешницу. — Покажи, где живет он, и я зарежу его как собаку.
— Добрый ты человек. Чем сразу мне и приглянулся… — Девица погладила руку Михея, от чего того прошиб холодный пот. — Верила, что поможешь. Только другую я кару для него придумала. Пострашнее. Хочу я подворье его поджечь со всех сторон. Чтоб он сгорел в том пламени адском вместе со всеми своими домочадцами. Чтоб больше следа от них не осталось. Но одной не управиться мне, помощник нужен. Подворье большое, надо запалить со всех сторон, чтоб сразу занялось, вмиг.
— Я помогу тебе! — Михей, сбрасывая оцепенение, качнул головой. — Накажем твоего насильника. У нас в деревне тож был один такой. Правда, не боярин, а так, купчишка местный. Тоже любил измываться над холопьями своими. Так они что удумали? Выкрали его тайно и в болоте, что за деревней, утопили. Нашли его только через год и то случайно. Ягодники наткнулись… Во как… Но это давно было, я тогда еще мальцом бегал.
— Я знала, что тебе можно доверять. Только помни, что, если кто прознает о сговоре нашем, оба на дыбе издохнем. Я-то что? Для меня жизнь уже давно кончилась. А вот ты — берегись… Опечалюсь я, ежели с тобой что худое приключится.
От этих слов Михей стал наливаться краской, словно спелое яблоко. Не доводилось ему еще слышать такое. Вот город, вот чудеса! День еще не закончился, а столько всего произошло, прям голова кругом идет. А девица хороша. Хоть и в мужском обличье, а выдает себя женская стать. И как это он раньше не заметил? И руки, словно из камня выточенные, с длинными, тонкими пальцами; и фигура — тонка в талии, но расширяющаяся в груди; но главное — глаза! Серые, пронизывающие, от которых невозможно ускользнуть.
— Эй, ты слышишь меня? — Очнулся Михей от дум своих. Девица двумя пальцами за подбородок поворотила его лицо к себе. — Так как?
— Когда начнем? — хрипло проговорил Михей, уже на все ради этих серых глаз готовый.
— Не торопись, подготовить все надо… — Девица помолчала, наморщив лоб, и от этого стала еще милее Михею. — Давай так уговоримся… Завтра, как только стемнеет чуть, встретимся на этом же месте. Тогда и будем думать дальше. — Девица встала, достала серебряную монету, бросила на стол, добавила, уже собираясь уходить: — Завтра свидимся. И не пей вина много, а то уподобишься тем гулякам, на улице.
Девица ушла, провожаемая жарким взглядом Михея. Понял он, что пропал, но противиться новому и незнакомому чувству не хотел.
Дашка вышла на улицу. Пересекла небольшую площадь, где уличные торговцы предлагали разную всячину и, пройдя немного, свернула в малоприметный проулок. Вскоре остановилась у знакомой покосившейся калитки, оглянулась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, вошла вовнутрь.
На крыльце лежал кот Рябой и щурился от солнечных лучей. Услыхав стук запираемой калитки, приподнялся, лениво потянулся, обошел вокруг Дашки, принюхался и, признав наконец, потерся об ногу. Она наклонилась, почесала его за ухом. Кот мяукнул и, вильнув хвостом, отправился по своим делам. Дашка еще немного постояла, втянула носом воздух, уловив запах кислых щей, тянувшийся из избы. Затем взошла на крыльцо и толкнула скрипучую дверь.
Бабка Аграфена орудовала у печи ухватом, доставая дымящийся горшок. Ловко поставила его на столешницу, кинула взгляд на Дашку, проворчала беззлобно:
— Явилась? Где тебя носит целыми днями? Все шастаешь и шастаешь, угомониться никак не можешь. И платье это срамное скинь. Сколь раз уже говорено было! — Бабка загремела котлами. — Есть-то будешь?
— Не голодна я. — Дашка прошла в дальнюю комнатенку, отгородившись дверью от бабкиного ворчанья.
Скинула платье, обувку и, оставшись в одном исподнем, растянулась на топчане. В раскрытое окно впрыгнул кот, важно прошелся по подоконнику, потом сиганул на топчан, устроился рядом с Дашкой.
Про бабку Аграфену она вспомнила случайно, когда покинула Рогнеду и искала временное пристанище. Можно было, конечно, остаться и там, у Менялы, но Дашка не стала этого делать. Девчонка эта постоянно будет рядом и вопросы ненужные задавать начнет, а это ни к чему. Поэтому и ушла, решив, что вернется к ней потом, когда удастся задуманное. Бабка Аграфена приняла ее сразу, будто ждала. Про плату даже и слышать не хотела, только руками замахала да выделила вот эту комнатенку. Правда, ворчала иногда недовольно, но Дашка на это внимания мало обращала, другие заботы голову будоражили.
Долго она думала, как ловчее клад из Колычевской усадьбы вынести. И не могла ничего иного придумать, как только поджечь подворье и затем, после, когда одни головешки останутся, золото и вынести. Оно настолько глубоко упрятано, что ничего ему не сделается, земля схоронит. Правда, сомнения были, куда ж без них… Но, устав ломать голову, поняла — это настолько дерзко и неожиданно, что может и получиться.
Знала — одной не управиться, помощник нужен. От лихой братии отказалась сразу, вспомнив Кистеня с его ватажниками. Потом с ними греха не оберешься, а чем меньше людей об этом знают — тем лучше. Два дня искала, а вчерась, совершенно случайно, встретила увальня этого, Михея. Сразу приметила, что не городской, а из деревни, значит, знакомцев лишних не будет. Хоть силен, — что она подметила, когда тот ловко расправился с возницей, но робок до необычайности. Поняв это, решила привязать его к себе. А чем привязать, как не чарами женскими? Ни разу она не вытворяла такое, а тут решила попробовать. Пришлось для этого поступиться главным правилом — никому не открывать сущность свою. Но когда сделала так, поняла — не ошиблась. Поплыл юнец, очарованный ее вниманием. Знала, что теперь он весь ее, без остатка. Историю придумала слезную, чтоб разжалобить его еще больше и ненависть распалить. Сейчас, наверное, сидит, ждет завтрашнего дня. Ну, да пущай сидит, а завтра, благословясь, все и свершится. Только б удалось задуманное! С этими мыслями Дашка и уснула.
Через некоторое время заглянула бабка Аграфена. Увидев, что постоялица спит, недовольно покачала головой, согнала кота и тихонько прикрыла дверь.
С первыми проблесками зари Дашка вновь пропала из дому. Старая ведунья слышала, как та тихонько кралась мимо ее, как скрипнула входная дверь. Но вставать не стала, зная, что Дашку все равно не вразумить. Пусть идет, куда ей вздумается, в платье своем, мужицком… даст Бог, к ночи явится.
Но Дашка ни явилась ни к ночи, ни к следующему утру. Бабка Аграфена никогда больше не видела своей странной постоялицы. Только знала, что жива та, видела все своим внутреннем глазом. Оттого вздыхала иногда, сидя с котом на лавочке перед избой. Рябой тоже тосковал, но вида не показывал, сберегая гордую кошачью натуру.