Роковой бриллиант дома Романовых
Шрифт:
А кто расплачивается кровью за его бегство? Кто борется до последнего издыхания за представителя буржуазного правительства?
О, вы храбрые, нечеловечески храбрые русские девушки! Глядите! Ряды мальчиков поредели! Последние офицеры пали! Большевики надвигаются со всех сторон, угрожают подступам к дворцу! Но там! на каменных лестницах! Позади колонн! В туман и снежную бурю! Позади мешков с песком! Позади баррикад! В зимнюю ночь и стужу!
Там девушки батальона смерти!
— Мы не уйдем! Мы будем бороться! — кричит командирша. Даже обезумевшие от борьбы и крови нападающие с изумлением и не без страха наблюдают за мелькающими амазонками. Командирша рядом со знаменосицей стреляет с колена. И рядом с нею, под ней, за ней, — о! девушки Петрограда! Три раза большевики шли на приступ и три раза им пришлось отступить перед метким огнем женщин. Тут появился Борис Яковлев. Он вне себя от бешенства. Ему предстоит лишиться славы первому вступить в укрепленный замок тирании! Он стоит в передней линии.
Большевик Советский, четыре недели тому назад покинувший свою войсковую часть на германском фронте, медленно и внимательно целится в командиршу женского батальона, которая при свете факелов моментами ясно видна в своем белом платье. Яковлев вышибает у Советского винтовку из рук.
Советский ругается:
— Товарищ! Ведь я так чудно взял ее на мушку! Ты с ума сошел?
— Тебя очень прельщает подстреливать женщин?! — отвечает Яковлев, глядя на ухмыляющееся лицо Советского. Сквозь полураскрытые губы он видит его гнилые зубы.
— Да, — отвечает Советский, — юнкерских баб… Буржуазных баб… Да… баб.
Брови Бориса Яковлева нахмурились и сдвинулись над переносицей.
— Прекратить огонь! — неожиданно кричит он. Он видит белое платье. Он видит лилейно-белое платье невинности и любви посреди смерти и разрушения. Ужас охватывает его. Словно удар молота, его мозг прорезывает ужасная мысль: если только не случится чуда, Александра не уйдет живой отсюда. Но мысль о том, что она может умереть, приводит его в дрожь. Он никогда не переставал любить ее. Каждое дело, каждую жертву он совершал и приносил во имя ее. Быть может, потому, что без любви неоткуда зародиться силе. А теперь стоит он в то время, как залпы недовольно прекращаются и медленно наступает мертвая тишина, и смотрит на ту сторону площади, и слушает, нельзя ли разобрать что-нибудь в гуле голосов там, напротив. Женщины последовали его примеру. Огонь прекратился.
Он подзывает к себе своего старого друга Калинского. Тот был прапорщиком на фронте.
— Лева, тебе не противно от мысли, что приходится сражаться с женщинами?
— Они сами хотят этого, Борис. Милосердие сейчас неуместно.
— У тебя есть сестра, Лева?
— Да, в Сибири.
Борис кусает губы.
— Всегда одно и то же! И все-таки, Лева, я прошу тебя послушаться меня. Ступай туда, к женщинам! Предложи им свободное отступление, при условии, что они немедленно положат оружие.
— Хорошо, товарищ!
Лев Калинский знает историю Бориса Яковлева. Знает и об Александре. Но в этот момент он считает человечность предательством своему делу. Все равно. По приказанию Яковлева наскоро импровизируют белый флаг. С развевающимся белым флагом в высоко поднятой руке Калинский проходит через площадь. Становится совершенно темно. Там, напротив, над Зимним дворцом, ночь лежит, жуткая и таинственная. Свет факелов борется с темнотой.
Калинский достигает решетки.
— Стой! Кто там? — раздается звонкий девичий голос.
— По поручению революционного комитета! — говорит Калинский, стараясь подавить глубокое волнение в то время, как бледное невыспавшееся лицо с большими выразительными глазами смотрит на него.
— Ведите меня к командирше!
Еще две женщины окружают парламентера. Его ведут сквозь линию заграждений. Там наспех вырыт окоп. При свете факелов в нем видны женщины. Калинского охватывает чувство тошноты. "Так вот кто они, наши последние храбрые противники". Его ведут во второй двор. Приходится перелезать через баррикады, мешки с землей скользят под ногами.
Теперь освещенная электрическими лампами и смоляными факелами, свет которых беспокойно колеблется ветром, перед ним стоит Александра.
Он молча наблюдает за ней. Его взгляд рассеянно останавливается на патронташах, прикрывающих белый шелк.
— А, Калинский! — восклицает Александра. — Это вы! Мы знаем друг друга еще по лучшим временам.
Он кивает головой.
— Вы не были прекраснее… Даже может быть для избранных… Не для тех, которые видели язвы России.
— Мы все видели, но относительно средств излечить нашу родину — наши мнения расходятся.
Только теперь в тусклом свете он видит, что она носит левую руку на перевязи.
— Вы ранены?
— Ничего особенного. Что вам угодно от нас?
Раньше чем ответить, он с безнадежной тоской окинул взглядом всю эту картину: прекрасные девушки, забрызганные кровью, в красном мигающем свете, выстроившиеся полукругом за спиной Александры, с винтовками в маленьких ручках, девушки, из которых Калинский знает многих по балам и вечеринкам… Все это так невероятно, как во сне — но вдруг он видит какую-то тень на земле. Хорошо знакомые очертания — воспоминания об ужасных переживаниях мелькают в его памяти, как адские молнии.
— Из вас одна убита?
Молчание. Случайно ярко-красный свет падает на лицо, с которого слетело покрывало… Иссиня-черные волосы рассыпались по грязной земле. Он видит восковое лицо… И испускает стон сквозь зубы. Это дочь адмирала Скрыдлова, первая красавица Петрограда.
— Итак, что вам угодно от нас? — спрашивает Александра еще раз с видимым нетерпением.
— Я пришел предложить вам сдаться.
— Кто смеет говорить с нами о сдаче? Мы здесь защищаем законное правительство!
— Существует только одно законное правительство — это правительство народа. А, впрочем, меня посылает Борис Яковлев, в чьих руках находится командование.
Александра склонила свою красивую голову. Но она так же быстро снова выпрямилась.
— Скажите Борису Яковлеву, что мы здесь исполним свой долг до конца! Мы не уйдем с поста и не предадим тех, кто доверился нам.
Звонко и отчетливо раздаются слова командирши в ночной тишине. Где-то далеко в этот момент снова загорается ожесточенный бой — слышаться звуки отдаленных выстрелов.
С разных защитных постов медленно подошли женщины и мужчины. Все офицеры, еще оставшиеся в Зимнем дворце, не хотят ударить в грязь лицом перед женщинами. Калинский видит страстные лица, на которых написано выражение решимости и отчаяния.