Роман для женщин
Шрифт:
Рихард — хороший паренек, и на него можно положиться. Ростом он, правда, не вышел, но выглядит недурно: густые каштановые волосы, хорошо очерченный рот и красивые темные глаза. Иногда, когда мамы нет дома и Рикки сидит в нашей кухне напротив меня и читает объявления в «Анонсах» или в журнале по недвижимости, я разглядываю его. Он нервничает, но старается не подавать виду.
Минутой позже, кинув на меня вопросительный взгляд, спрашивает:
— Ты о чем думаешь, малышка?
Я улыбаюсь.
— О чем ты тоже можешь думать, а? — говорит он, поднимается и ведет меня в постель моей матери (моя узка
— Разденься! — приказывает он, и я слушаюсь его.
Ему бывает приятно, когда он чувствует свое превосходство надо мной — в этом я иной раз даже потакаю ему.
Но прежде мне еще нужно нанести фемигель (я употребляю его как превентивную меру против воспаления). Рихард с мальчишеским, чуть ли не с детским любопытством настаивает на том, что мазь наложит он сам.
— Нет, Рикки, ни за что, — стесняюсь я.
Я не играю.
— Что в этом такого? — говорит он упрямо и зачарованно оглядывает горлышко тюбика.
Итак, я снимаю трусики и ложусь на постель. Он приближается ко мне с таким серьезным и с таким ответственным видом, что я начинаю смеяться. Успокоив меня, он раздвигает мне ноги. Я встревоженно вожу глазами по потолку. Боюсь, что он оцарапает меня, но он все делает на удивление точно, нежно, осторожно. Меня это возбуждает и определенным образом умиляет. Рикки удовлетворенно вытирает полотенцем руки. Он кажется сейчас взрослее, чем когда-либо.
— Поди ко мне, Рикки, — прошу я. — Поди ко мне.
Но потом, как обычно, он все портит: ни с того ни с сего заливается смехом.
Плечи его трясутся, лицо краснеет. Я вижу его обнаженные десны. Сейчас он выглядит подростком, ничуть не старше.
— Ну и прикол — как здорово там в тебе чавкало! — хохочет он, не в силах перевести дыхание.
С Рикки почти всегда так: пока он молчит и передо мной его красивая мордашка, меня переполняет искренняя любовь к нему.
Однако рано или поздно он о чем-то заговаривает — и у меня возникает чувство, что наши с ним отношения не более чем ошибка.
Но Рихард (ах да, Рикки) особенно умилял меня, когда я наблюдала, как серьезно он думает о нашем будущем. Вырезая объявления о продаже квартир, он откладывал их в специальную папку, которую всегда носил в портфеле.
Я понимала его. Собственной квартиры у нас не было, у меня дома мы могли находиться только в отсутствие мамы.
— Комната плюс кухня, сорок два метра, кирпич, Карлин, частное владение. Сколько, по-твоему?
— Шестьсот пятьдесят, — говорю я.
Он признательно на меня смотрит.
О реальных вещах мы говорим часто, так что я вполне в теме.
Вдруг Рикки хмурится, встает и начинает ходить взад-вперед по комнате. Я знаю, что мысленно он подсчитывает месячные платежи при обычном предварительном взносе.
— Шесть или семь в месяц, — говорит он коротко, но я понимаю его.
А иногда ни с того ни с сего бросает:
— Ладно, пускай бумер. Неплохая тачка, но арендные взносы башку тебе свернут. При таком куцем семейном бюджете в конце концов ты и пернуть не сможешь. Не говоря уж про что другое… Скажи, есть ли в этом смысл?
— Нет, Рикки, — отвечаю я как можно убедительнее.
Глава III
В редакции журнала «Разумницы» на моем попечении читательская рубрика. На практике это означает разбирать все те нечитабельные, часто разрывающие сердце письма, которые приходят со всей республики, и придавать им приемлемую для публикации форму. Естественно, всякий раз я должна что-то переиначивать, упрощать, добавлять или просто выбрасывать, но мне это даже нравится.
Мне нравится создавать из этих писем совершенно новые истории.
— Послушай, Лаура, — удивилась недавно Романа, когда сравнила опубликованное письмо с его исходной неловкой версией, — да ты у нас не иначе как писательница…
Не могу сказать, что это не польстило мне.
Жизнь в нашей редакции течет по своему заведенному распорядку. Кто приходит утром первым, тот кормит рыбок, поливает цветы и ставит воду для кофе. Это такой наш утренний ритуал. Прежде чем явится Тесаржова, мы за кофе рассказываем, что с кем случилось вчера или в выходные. И хотя рассказывают все — Романа разведена и живет довольно уединенно, Власта и Зденька давно замужем (кстати, обе в унисон твердят, что несчастны), — больше всех, и это логично, рассказываю я. Среди нас есть еще Мирек, наш график, но этот никогда ничего не рассказывает, потому как, дескать, не хочет давать людям пищу для разговоров. Мирек считает, что я даю людям слишком много пищи, когда, например, рассказываю о своих любовных делах, но я так не думаю.
Миреку тридцать пять. К сожалению, он тот тип, который мама презрительно определяет как «женатый чешский клерк»: зимой он носит брюки, заправляя их в невообразимые мужские сапожки, и к этим брюкам по очереди надевает два коричневых свитера — вечно одни и те же. Летом он носит синие болоньевые бермуды, которыми торгуют вьетнамцы, и рубашки с короткими рукавами, в основном белые или с тропическим рисунком, белые носки и стоптанные перфорированные мокасины.
— Но кому я даю пищу для разговоров? — возражаю я. — Кому, кроме Тесаржовой?
Тесаржова — наша начальница. Как она уже неоднократно высказывалась, воспринимает свою работу чисто как job [4] , не более того. Журналы типа «Разумница» ниже ее уровня, она подчеркивает это тем, что никогда не ходит с нами обедать и не кормит рыбок. Так, вероятно, она хочет дать нам понять, что ее брак абсолютно счастливый и что она презирает женщин, которые думают, что жизненное равновесие можно обрести путем чтения дамского еженедельника.
Для Тесаржовой, собственно, не имеет никакого значения, что именно я говорю в ее присутствии, ибо я, хоть лопни, все равно не скажу о себе и половины всех тех кошмарных вещей, какие она выдумывает про меня. Иными словами, я поняла, что совершенно излишне стремиться к какой бы то ни было самопрезентации, потому что такие, как она, все равно будут думать о тебе только то, что уже думают. Стало быть, что из этого следует?
4
Здесь: служба (англ.).