Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
– Всё одно - уйду, - упрямо шептал парень.
– Что в омут головой, что к боярину на подворье.
Опраска только качала головой. Андрейку она знала сызмальства - что брат и сестра росли в деревне. Слыла Опраска знатной певуньей, ещё девочкой была, а уж звали её на свадьбы и все праздники песни петь. Вот боярыня её и приметила, к себе взяла - шибко любила Мария долгими зимними вечерами послушать хорошие песни. Андрейку Опраска уж после сманила, как зачастил он к сестре на боярское подворье. Ловок оказался отрок, с конями управлялся - дай боже!
– вот и попался к боярину Остамиру на глаза. Определил его сперва конюшим, а после дал стремя держать, мечом препоясал и в дружину ввёл. Было сие счастье этой весной, а летом кончилось оно, остались только горечь и тоска.
Твёрдо решил Андрей уйти от боярина - чуть только раны подживут. А куда уйти да как дальше жить - про то не ведал. Молодость, она наперёд заглядывать не умеет.
Ярослав Всеволодович черниговский сперва надеялся на то, что по следам отца и брата станет соправителем киевского князя из рода Мономашичей. Но Рюрик Ростиславич около года правил один, а после, заручившись поддержкой Всеволода Юрьевича, созвал княжеский снем, на который пригласил только свою братию и распределил волости между родней - братом, сыновьями, сыновцами и свойственниками. Ни Глебу Святославичу, женатому на одной из его дочерей, ни Святославу Игоревичу, сыну Игоря новгород-северского, тоже женатому на Рюриковне, места на том снеме не нашлось.
Не описать, как порадовался Ярослав черниговский послу от Романа волынского. Не каждый день приходят такие вести. Правда, волынский князь ходил в подручниках у Рюрика киевского, но князь - не слуга или холоп, он сам может выбирать себе союзников. Ярослав сослался с братьями - Владимиром Всеволодовичем и Игорем и Всеволодом Святославичами, призвал сыновцев, детей покойного брата, держал совет с ними, а после отправил Роману с его же послом ответ и богатые дары.
Весёлый был в княжьем тереме пир, как воротился из Чернигова Рогволод Степаныч. В нетерпении ожидавший его Роман вышел на крыльцо встречать боярина, при всех спросил, каково справил тот посольскую службу и, услышав, что Ольговичи согласны все, как один, обнял и облобызал боярина. И сейчас, когда гремел в его честь почётный пир, Рогволод Степаныч сидел по правую руку от князя, пил из одной чары с ним, ел с одного блюда и хмелел от ласковых взглядов Романа.
– Ну, сказывай, как принимали тебя Ольговичи?
– пригубив мёд, спрашивал князь.
– Не было ли в чём обиды?
– Что ты, княже, - улыбался Рогволод.
– Умеют на Черниговщине соблюсти обряды. Ни в чём обиды мне не было, ни разу меня местом не обидели, пир тебя ради устроили, за твою честь чаши поднимали.
– Зело приятно сие слышать, - кивнул Роман.
– Честь посла - княжья честь. За то награжу тебя, Рогволод, - како получу от Рюрика всё, что мне по роду положено, в первом же городе быть тебе моим посадником!
– Княже Романе, - оторопев, боярин отшатнулся, прижимая руки к сердцу.
– Да за это, княже…
А Роман уже встал, поднимая чашу, и пирующие тотчас оборотились в его сторону.
– Здоровье посадника моего во граде Торческе боярина Рогволода Степаныча!
– провозгласил Роман и первым осушил чашу.
На боярина обрушился целый шквал ликующих возгласов - одни спешили первыми поздравить, другие уже просили себе или своим детям мест при новом посаднике. Рогволод был вынужден допить свою чашу до дна, но произошедшее так разволновало его, что, охмелев, он пил уже чашу за чашей и не заметил, как свалился бородой на стол и захрапел.
Роман ушёл с пира в числе последних. Ушёл уже, когда большинство бояр и дружинников мирно спали, повалившись под столы или вытянувшись на лавках, и только несколько самых крепких ещё сидели в дальних углах, неспешно потягивая медовуху. Сегодня он был хмелен, и радость туманила его разум.
Покачиваясь на нетвёрдых ногах, он отправился к жене.
Предслава задремала, поджидая мужа, но сейчас же встрепенулась, когда стукнула дверь ложницы, поднялась на постели.
– Роман?
– Не спишь?
– усмехнулся князь, стаскивая через голову рубаху.
– Подь, сапоги сыми.
Предслава соскользнула с постели, встала перед Романом на колени. Тот тяжело осел на ложе, тёплое от тела жены, провёл ладонью по перине и невольно сравнил её с телом Предславы. Оно было таким же мягким,- нежным, тёплым. В нём так же он тонул, забываясь. Предслава… Рюриковна…
Она стянула один сапог, потащила с ноги другой, когда почуяла в муже перемену. Вскинула глаза - Роман сидел и пристально смотрел на неё, и в глазах его, хмельных, было что-то странное.
– Романушко, - привстала, потянулась, обнимая его колени, прижалась грудью, вся подавшись вперёд.
– Романушко, сокол ты мой ясный!
– Любишь меня?
– вдруг спросил Роман.
– Люблю. Ох, как люблю!
– тут же откликнулась Предслава и приподнялась, ласкаясь.
Как давно муж не ласкал её! Горячая половецкая кровь заиграла в Предславе, страсть, известная лишь вольным степным дочерям, - хочу, дарю, не хочу, так прочь гоню! Мягкая, тёплая, сладко пахнущая травами - мыла голову хмелем и ромашкой, чтоб волос был гуще, крепче и блестел, - княгиня прильнула к князю, угнездилась на его коленях. И он обнял её податливый стан, привлёк к себе, целуя и обдавая запахом вина.
– Любишь меня?
– обжёг губы горячим дыханием.
– Люблю! Люблю!
– исступлённо шептала Предслава.
– Больше жизни люблю!
– Больше отца-матери?
– Больше! Больше!
– Княгиня уже потеряла голову - в кои-то веки раз муж ласкал её на ложе. Ей вдруг подумалось, что от такой ночи любви непременно родится долгожданный сын. Но Роман вдруг остановился, упираясь ладонями в перину и приподнимаясь над женой.
– Ты вот что, Предслава, - прошипел он, - ты забудь про своего отца. Нету его у тебя, да и не было.
– Как же это - не было и нет?
– искренне удивилась княгиня. Только что всё было так хорошо - и вдруг!
– С чего бы это?
– А с того! Крепко обидел меня твой отец!
– Глаза Романа сузились.
– Пожадничал - дал сперва Поросье, а после сговорился со Всеволодом, да через его руки назад заполучил.
– Но он же не хотел!
– воскликнула Предслава.
– Ежели не хотел отдавать, неча было манить, - отрезал Роман.
– А так - Полонный мне кинул, как кость псу. Боится он меня.