Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
Уверен он был, что везёт добрые вести, - ведь ему были оказаны и почёт, и уважение. Подъезжая к Владимиру, ждал, что примет его Роман в палатах, прочтя грамоты, похвалит, подарит деревеньку в кормление или ещё край разрешит прирезать к уделу, а то и пир ради него закатит. Есть и пить боярин любил, отчего и страдал тучностью. Но ежели б знал, что написано в грамоте, не торопился бы так боярин на княжий двор, не велел погонять коней, не всходил быстрым шагом на крыльцо навстречу Роману. Ибо Рюрик ответил Роману отказом.
«Я прежде всех дал тебе в волость Поросье, как вдруг Всеволод владимирский наслал на меня с жалобами, что чести на него не положили прежде всех. Ведь я тебе объявлял все его речи, и ты добровольно отступился от волости, сам знаешь, что нам без него нельзя быти: вся братия положила на нём старейшинство в племени Володимеровом, а ты мне сын свой, вот тебе волость такая же, как та».
Стоя перед преданно выпучившим глаза боярином, Роман прослушал прочитанную гонцом грамоту и ни един мускул не дрогнул на его лице. Только руки, сцепленные на поясе, напряглись. Потом перевёл взгляд на боярина, и Остамир задохнулся, понимая - не будет теперь деревеньки в кормление, ни клока земли к имеющимся угодьям, ни даже пира. Ибо после таких вестей гонцу не сдобровать.
– Вот, значит, как?
– насупился Роман.
– Значит, вот волость такая же, как та?.. Ну, спасибо, боярин. Добрую ты мне весть принёс…
И, обернувшись, вышел вон.
Получив такой ответ, Остамир озлился. Не виновен же он в том, что у киевского князя семь пятниц на неделе! И что Всеволод сильнее, тоже не его вина! Он честно справил посольство и должен за то получить награду.
Зол возвращался боярин на своё подворье. Зыркал глазами по сторонам, искал, на ком бы выместить злобу.
Привыкшие ко вспышкам его гнева, отроки предусмотрительно держались подальше, а когда помогали боярину слезть с коня, замахнулся он на одного из них плетью, тому удалось увернуться. Промахнувшись, Остамир осерчал ещё больше и ввалился в терем, готовый карать и казнить.
Навстречу ему вышла жена, боярыня Мария. Поклонилась, молвила ласково:
– Добро ли съездил, батюшка?
– Цыц, баба-дура!
– напустился боярин на жену.
– Язык-то твой что помело! Чего разболталась? И кшыть отсюда, пока цела!
Мария ничего не ответила. Привыкшая сносить вспышки мужнина гнева, она смиренно ждала, когда муж и хозяин выплеснет его и позволит отвести себя в ложницу.
– Пошла! Пошла вон!
– не слыша ответа, пуще разъярился боярин.
– Я пойду, - Мария отступила.
– Нешто девок кликнуть - разоблокут тебя да спать уложат…
– Никшни, дура!
– разошёлся боярин.
– Не то погуляю вот посохом по спине! Вовсе страх потеряла!
Мария молча повернулась и направилась прочь, но такая покорность только разозлила Остамира и заставила забыть об учинённой несправедливости.
– Стой! Куда?
– заорал он, бросаясь к жене.
– Я тя пущал? Я те велел уходить?
– Да как же, батюшка…
– Цыц! Мужу не перечь!
– Да я и так…
– Молчи! Дура! Ду-ура! И как земля только тебя носит, баба чёртова! Как ты не померла-то до сей поры, паскуда постылая! И-эх!
И Остамир ударил жену посохом.
– За что?
– вскрикнула, отшатнувшись, она.
Но её крик только распалил боярина. Перехватив посох двумя руками, он пошёл гулять им по жениной спине и бокам. Привычная к побоям Мария ползала, скорчившись, по полу, закрывала лицо руками и только вскрикивала. Когда она забилась под лавку, боярин, раскрасневшийся, тяжко дышащий, отшвырнул посох и стал пинать её ногами.
– Вот тебе! Вот тебе! Паскуда! Стервь!
Боярыня опасалась кричать - только стонала и охала. Забилась она под лавку далеко, сжалась в комок, и, как боярин ни старался, не мог достать её побольнее.
– А ну, вылазь!
– хрипел он.
– Вылазь, не то прибью!
– Детишек… детишек ради, - стонала и всхлипывала боярыня. Потом затихла, уткнулась лицом в пол, обмякла.
Плюнув сердито, Остамир топнул ногой, крикнул челядь. Привыкшие к боярскому гневу - чуть что, поколачивал боярин и правого, и виноватого, бывало, до смерти забивал неугодных, - мамки и няньки прибежали скоренько, захлопотали вокруг обеспамятовавшей боярыни. Не поглядев, как её обмякшее тело с бережением выносят из горницы, Остамир выскочил вон.
Сердце его ещё не отошло, горело новой злобой и досадой - уже на себя, за то, что хоть и отколотил жену, а кулаки ещё чесались на кого-нибудь излить желчь. Помутневший взгляд искал очередную жертву.
И сыскал. Совсем близко, над ухом, раздался девичий смех.
Две дворовые девки спешили по своим делам, болтали языками и засмеялись не вовремя, выходя к боярскому крыльцу. Ну ведали ли они, что как раз в тот миг искал боярин виноватого!
С девками был парень, рослый, крепкий, из молодых боярских отроков. Его шуткам и смеялись девушки, и На него вдруг развернулся Остамир, упирая кулаки в бока:
– Ах ты, пёс! Почто девок портишь, сучий потрох? Остолбеневшие девки разинули рты, шарахнулись в стороны, а парень застыл выпучив глаза и сдуру не сдержал языка, ответил:
– Почто лаешь меня, боярин? Я добро твоё стерегу…
– Добро?
– Вмиг найдя виноватого, Остамир рванулся к нему, вскидывая над головой посох.
– Добро он стережёт! Эй, люди! Хватайте его!
Завизжав, девки ринулись врассыпную. Парень устоял, увернулся от боярского посоха, и это ещё пуще взбесило Остамира. Так-то его слуги слушаются! Так-то прилежны и покорливы!
– Запорю собаку! Насмерть запорю!
– орал он.
– Хватайте его, люди!
Со всех сторон сбегались челядинцы. Отроки на ходу удобнее перехватывали копья.
Парень ткнулся туда-сюда, кого-то сбил с ног, от чьего-то кулака увернулся, но на него навалились скопом, повалили наземь, содрали дружиничью свиту, заломили руки и поволокли на конюшню - пороть.
Кат [40] долго с оттягом хлестал жилистое, совсем мальчишечье, тело. Отрок сперва извивался на козлах, скрипя зубами, потом, когда кнут рассёк кожу и во все стороны полетела кровь, застонал, заплакал, но скоро потерял сознание.
40
Кат– палач.