Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
– Княже, обида - тебе бесчестье, - прижимая руку ко груди, заговорил боярин.
– Отец твой в Киеве сидел, дед твой великим князем был. Прадеда Великим называли, а про пращура так вовсе песни складывают. Тесть твой тебя обидел неправедно и сие спускать никак нельзя.
– Ведомо, - снова начиная злиться, отмахнулся Роман.
– Делать что?
– Неправедно судит князь Рюрик, - как ни в чём не бывало продолжал Жирослав.
– Верных своих обижает, а неверных приближает.
Роман зло зафыркал - он не любил долгих речей, предпочитая действовать.
– Суть молви, боярин, - процедил сквозь зубы.
– Дозволь, княже?
– нежданно вставил слово Рогволод Степаныч.
Сей боярин на советах говорил редко, но уж если и молвил слово, то веское. Роман его любил, сына его Мирослава держал в дружине, посылал гонцом по важным делам и всячески выделял. И сейчас он явно успокоился, когда слово взял его доверенный советник.
Рогволод Степаныч встал, огладил шелковистую светлую бороду, оглядел остальных бояр. Он ведал, что иные в любой день и час могли бы предать господина своего - Семьюнок и Жирослав первыми целовали крест Всеволоду Мстиславичу, когда тот на краткий год вокняжился во Владимире, и последними отступились от него. Остамир слишком осторожен, Вячеслав Толстый только полки хорошо водит, а какому князю служить - ему едино. Эти предадут - глазом не моргнут. Рогволод недолюбливал их, и бояре это знали.
– Верно сказал боярин Жирослав, - кивнул Рогволод Степаныч, - обижает верных князь Рюрик. Но не ты один обижен, княже. По смерти Святослава Всеволодича лишились Ольговичи законного стола. На снем их не позвали, княжьего слова они не слышали, совет без них волости делил. А великому киевскому князю следовало бы помнить, что в племени Ольговичей ныне старейшество у другого князя - ныне старший черниговский князь Ярослав Всеволодович, Святославов меньшой брат. Ему бы и наследовать княжение…
По мере того как говорил Рогволод, лицо Романа светлело. Выпрямившись, он внимательно слушал боярина, а потом вдруг пристукнул кулаком по подлокотнику.
– Значит, мнишь, надо у Ольговичей подмоги просить?
– Тако мыслю, - согласно кивнул боярин.
– Зело сильны Ольговичи. Хоть и страдает Посемье от половецких орд, а всё же не оскудела земля Черниговская. Ярослав Всеволодович муж смысленый, братья его, особливо Игорь Святославич и Всеволод по прозванью Буй-Тур в ратном деле не новички. А уж Святославичи, что Глеб, что Мстислав, что Всеволод, - и вовсе готовы постоять за память отца и родовую честь… Да Всеволода ты, княже, должен помнить - ведь он как-никак на твоей двухродной сестре женат. Не чужой, стало быть.
– Не чужой, - кивал Роман.
– Родня. Да только и сыны Святослава киевского Рюрику родней доводились.
– Уж прости меня, старика, княже, - улыбнулся Рогволод Степаныч, - коли, что не так молвлю, но родство с нынешним великим князем ты на себе испытал. Веришь ли ему? Святославичи тож в Русской земле доли не имели, како и отец их, хотя великим князем прозывался.
Больно кольнуло Романа упоминание о чинимой несправедливости, но теперь уже виделось ему решение.
– Верно ты молвил, боярин, - воскликнул он почти весело.
– Обижены Рюриком Ольговичи, а сила у них немалая. Чинится на Руси несправедливость и долг наш восстановить наши права… Добро, - он встал, - пошлю гонца, предложу ему старейшество. А ты, боярин Рогволод, собирайся - поедешь моим послом в Чернигов.
Рогволод Степаныч прижал руку к груди, поклонился большим поклоном. За его спиной скрипели зубами остальные бояре и Жирослав первым. Ну что бы ему не тянуть с велеречием, а сразу сказать - сошлись, княже, с Ольговичами, давно они зубы точат на Киевскую Русь. Зависть томила его - послом быть почётно, а кроме того тебе за верную службу и земли, и награды. Но делать было нечего.
2
Тяжко в те дни было в терему боярина Остамира. Захворала боярыня Мария, который день не вставала с ложа. Похудела, побледнела, под глазами легли круги. Днём и ночью не отходили от неё знахарки, и в бане её отпаривали, и примочки к синякам прикладывали. Синяки-то прошли, опухоли от ушибов спали, а только всё одно - слабела боярыня не по дням, а по часам. Лежала пластом и только тихо плакала, глядя на огонёк лампадки. Тяжко ей было расставаться с белым светом, жалко было детей - дочку Софьюшку да сына Егорушку.
Сам боярин тоже не находил себе места. Он то заходил к жене, пряча глаза, пробовал разговаривать с нею, то лютовал и вымещал злобу на своих холопах и дружинниках. Люди ходили тише воды, ниже травы, боясь, как бы боярыня не померла, - тогда не пришлось бы им кровушкой поплатиться за её смерть.
…Убедившись, что боярыня задремала, её дворовая девка Опраска мышью выскользнула вон. Торопясь, пока не воротился боярин, уехавший в церкву к обедне, она тихонько прокралась в подклеть, где за загородкой на лавке, уронив взлохмаченную голову на руки, лежал давешний поротый на конюшне боярский дружинник.
Никто не видел Опраску. Прихватив на поварне горшок с утренней кашей и завёрнутое в тряпицу бобровое сало, она прокралась в подклеть, притворила за собой дверь и шёпотом позвала:
– Андрейка! Жив ли?
За загородкой было тихо, но Опраска на цыпочках подобралась, откинула холстину. Бережно укрытый чистым рядном, парень спал, склонив голову на руки. Пряди волос прилипли к его лбу, на котором бродили тени тревожных снов.
Опраска села рядом, погладила его по взмокшим волосам.
– Андрейка, - шёпотом позвала она.
– Проснись, Андрейка!
Парень вздрогнул всем телом, распахивая глаза.
– Кто?.. Что?
– глянул шальными глазами через плечо, узнал Опраску.
– Ты?
– Я, миленький, я, - девка наклонилась, отёрла рукавом его лоб.
– Я тута тебе каши принесла, поесть малость, да сальца - спину смазать. Больно?
Андрейка осторожно напряг руки, приподнимаясь на локтях, и застонал, бессильно падая на жёсткую постель.
– Вот ведь как тебя боярин-то, - жалостливо вздохнула Опраска, разматывая тряпицу с салом и принимаясь бережно, кончиками пальцев, смазывать только-только подживающие рубцы.
– Зверь он, - тихо произнёс Андрейка, - лютый зверь. Изверг!
– Лют наш боярин, - соглашалась Опраска.
– Боярыню-то, голубку, тоже шибко поколотил. Который день не встаёт. Боимся, как бы вовсе не померла, - тогда нам житья не станет.
– Уйду я, - уронив лицо на руки, глухо проговорил Андрейка.
– И-и!
– Опраска даже отпрянула.
– Да ты что? В бега? Да ведаешь ли, чего тебя ждёт?
– К князю пойду. Небось, где-нибудь, а сыщу заступу.
– И думать не моги, - Опраска решительно взялась за дело, да так, что Андрейка под её руками только морщился и скрипел зубами.
– Нешто правду найти можно? С Богом не борись, с боярином не судись. Да и не держит на тебя зла-то боярин. Отлежишься, а там как Бог даст.