Роман, написанный иглой

Гафуров Вали

У старика, как у рыболова, заметившего дрогнувший поплавок, похолодело под сердцем. Готово! Клюёт. Однако вздорный характер не позволил Максуму сразу перейти к делу. Старик стал кокетничать.

— Как это нет хозяйки, браток, а матушка?

— Я не о матушке, уважаемый аксакал.

— О ком же?

Мирабид решил взять быка за рога.

— Жениться давно хочу. Вот.

— Умные слова приятно слышать, — продолжал ходить вокруг да около Максум. — Оно и верно. Молодость подобна падучей звезде: пролетела — и нет её. Так отчего бы вам не жениться? Нынче на девичьем базаре спрос

невелик, а красоток сорок сороков.

Хитрые, вечно чего-то ищущие глаза Мирабида превратились в крохотные щёлочки,

— Ошибаетесь, мудрый аксакал. Девушек — да, избыток. Красавиц маловато. Впрочем, мне много и не надо. Двух арбузов под мышкой не удержишь… Есть одна пери, страдает по ней моё сердце. Да, видно, не судьба.

Максум-всё-не-так довольно искренно удивился.

— Почему?

— Да так… Кстати, зашли бы вы завтра в магазин. Скажу вам по секрету, будет партия сатина прекраснейшей выделки.

— Сатин, говорите? Хм… Надо будет поглядеть. Хотя заранее могу сказать, что насчёт выделки вы хватили лишнего. Так на чём мы?.. Ах, да! Значит, говорите, ноет сердечко? По ком, если не секрет?

— Есть одна девушка. Вам-то уж она хорошо известна, уважаемый. Парень один только всё дело портил. Морочил ей голову. А сейчас и вовсе уехал.

— Так очень хорошо, что уехал, — сказал Максум невинным тоном.

— Вы так думаете? Удобно ли? Как-никак, учитель этот на фронте…

— Ах, так вот кто, оказывается, ваш соперник! Тогда можете считать, что нашли во мне поддержку. Признаться, я тоже не люблю этого учителишку. Гол как сокол, на губах молоко не обсохло, а мнит себя по меньшей мере ибн-Синой [1] .

1

Абу Али ибн-Сина (Авиценна) — знаменитый средневековый философ, врач, естествоиспытатель и поэт Средней Азии (род, около 980 г., умер в 1037 г.).

— Благодарю на добром слове, аксакал. Бескорыстие ваше всем хорошо известно. И вее же хочу напомнить древнюю мудрость: «Ни одно доброе дело не остаётся без воздаяния».

Максум важно кивнул. Подумал и заключил:

— Только не будем спешить. Дело тонкое. Знаете ведь, какие законы в военные времена. Заряженное ружьё, а не законы. Пусть Мухаббат чуточку отвыкнет от учителя…

Максум умолк, раздосадованный своей промашкой. Так тонко вёл игру, и вдруг сорвалось с губ имя племянницы! Несолидно вышло.

Мирабид, ликуя в душе (ага, сам первый назвал имя!), согласно закивал. Далее говорили о разных пустяках. Допилю чай и разошлись по домам.

С того вечера Мирабид буквально часу не мог прожить без Максума. «Как здоровье, уважаемый аксакал?.. Не нуждаетесь ли в чем-нибудь?..» Кланяется Максуму так, что тюбетейка с головы едва не падает, дефицитные товары подкидывает. Раза два-три даже коньячком невиданным угостил. Старик сперва отказывался, ссылался на коран. Но и Мирабид не промах. Пояснил: пьянствовать грех, а для здоровья тела и души можно и пригубить.

Максум-всё-не-так был человеком внутренней честности. То есть он старался всячески оправдать тот или

иной свой поступок перед собственной совестью. В данном случае он убеждал себя в том, что Мирабид человек крепкий. На ногах стоит прочно, даром что хромой. Старые добрые обычаи почитает: раз в году обязательно собирает в доме своём стариков для чтения корана, святых молитв за упокой усопших предков; в уразу соблюдает ифтар и опять — таки приглашает верующих старцев. А кто такой учитель? Голодранец. И ещё святотатец. Повадился с лекциями выступать: «Есть ли бог?», «Религия — дурман»… Каков, а? Вот ему всевышний и показал, есть он или так — пустая выдумка.

Подумал Максум, подумал и обнаружил ещё и одно полезное свойство у будущего своего родственника. Последние полтора-два года он, Максум, изредка на базаре торговлишкой промышлял. А если зятем, пусть хоть двоюродным, будет завмаг… Хе-хе-хе. И с этой стороны, если поглядеть, Мирабид — жених хоть куда.

Однажды, дождливым октябрьским вечером, старик решил наведаться к тётушке Санобар. Ещё не перешагнув порога, начал с добродушной улыбкой:

— Здравствуй, невестка. Давненько не виделись. Дочка-то наша где? — он «наша» произнёс с нажимом, так, чтобы понятно было: Мухаббат для него всё равно как дочь родная.

Тихая, безответная тётушка Санобар смутилась под сверлящим взглядом старшего брата её покойного мужа, ответила, побледнев:

— К подруге пошла ночевать.

Старин прекрасно понял, что невестка говорит неправду, Мухаббат пошла к матери учителя. Однако, вопреки обыкновению, он не раскричался. Напротив, раздвинув рот до ушей, одобрительно кивал.

— Пускай погуляет, её дело молодое. Вот выйдет замуж, тогда всё по-иному станет. Недаром говорят: «Брак отирает настежь сердце и запирает дверь ичкари».

Тётушка Санобар попыталась возразить.

— Так это в старину говорили.

Максум быстро сломил её слабое сопротивление.

— Умные люди и сейчас так говорят. И ты мне, невестка, не перечь. Хоть бы спасибо сказала. Легко ли мне? О тебе с Мухаббат забочусь, ночей не сплю!

Старик уселся на край супы, продолжал:

— Беспокоюсь я за Мухаббат. Девушка на выданье — спелое яблоко. Любой прохожий норовит его сорвать. Время нынче тяжёлое. И мужчины, и женщины стыд потеряли. А Мухаббат у всех на виду. Теперь вот в бригадирах ходит… Не к добру. Ох, не к добру.

— Он, да что же это вы! — всполошилась тётушка Санобар. — Как можно так думать…

— Можно! — отрезал Максум. — Наш раис, конечно, человек пожилой. Но ведь известно тебе: седина в бороду — бес в ребро. Да, собственно, я не говорю, что раис на нашу дочь виды имеет. Не он, так кто другой… Нет дыма без огня. Ты, невестка, рада-радешеивка тому, что твоя дочь — начальница, — на сей раз старик оттенил словечко «твоя», чтобы дать отрицательную оценку бригадирству Мухаббат. — А не приходило ли тебе в голову, почему раис и другие большие люди своих дочерей бригадирами не ставят?.. То-то. Среди людей бродит чёрт, остерегаться его надо. Сколько можно следить за Мухаббат во все глаза, ночей не досыпать? Да и что толку следить! Хозяин своё добро тысячу дней сторожит, а вору, чтобы его добро украсть, одной ночи достаточно.