Роман, написанный иглой
Шрифт:
С удивительным красноречием продолжал Максум живописать опасности, якобы подстерегающие Мухаббат на каждом шагу. В заключение же сказал, торжественно воздев руки к небесам:
— Ну а если, упаси господь, что случится? Покойный Ашурали — мой младший брат и твой законный муж — не простят нам! Пойми, невестка.
Тётушка Санобар совсем голову потеряла. Тихо, покорно вымолвила:
— Домулла-ака, значит, вы советуете, чтобы Мукаббат отказалась от бригадирства?
Макрум решил ковать железо, пока оно горячо:
— Ей я в звеньевых делать нечего. Замуж ей надо, вот что!
— Так ведь
Этого только и ждал Максум. Побагровел, как индюк, гневно затряс козлиной своей бородёнкой.
— А! — прошипел он, обличающе выставив корявый указательный палец, похожий на ветку саксаула. — Жених!.. Этот босяк-жених. Та-ак. Да понимаешь ли, что несёт твой язык? Учителишка — голодранец, ветрогон, пустомеля… О! О любимый брат мой, Ашуралиджан! Взираешь ли ты с небес?.. — Максум сделал эффектную паузу и уставился на невестку жёлтыми, как у кота, глазами. — Если всевышний хочет наказать кого, он прежде всего отнимает у него разум. Тебя он уже наказал, бесстыжая!.. Нельзя слушать твои безумные речи без содрогания. Жени-и-их!.. Знай же, женщина, что тот, кто уехал на фронт, тот уехал. Понимаешь? У-е-ха-аа-л! Этого учителя там или убьют, или искалечат. А Мухаббат, ожидаю— чи его, превратится в старую деву. Ясно? И если даже учителишка уцелеет, то, возвратившись, и глядеть не захочет в сторону старой девы! Ему молоденькую подавай. Он такой, я его давно раскусил…
Максум в совершенстве владел искусством интриги. Никто его этому не учил — сам, своей смекалкой уразумел, что нельзя всё время нападать. Противник привыкнет к грозным интонациям, сильным выражениям. Надо заронить в его душе сомнения, потрясти — и тут же переменить тон. Это ещё больше сбивает с толку человека. Пугает даже.
Старик помолчал многозначительно, заговорил вдруг ласково, вкрадчиво, заглядывая невестке в глаза.
— Любовь, невестушка дорогая, штука недолговечная. Сегодня любит, завтра — разлюбит. Главное, чтобы муж был самостоятельным человеком. Вот, к примеру, Мирабид… Весьма положительный человек. Фронт ему не грозит, новый дом отгрохал, живёт припеваючи. Выйдет за него замуж Мухаббат — как сыр в масле будет купаться!
Хитрый старик столь категорически выразился насчёт замужества племянницы не случайно. Главное, приучить к этой мысли невестку. Самому понравилось, как сказал, — словно вопрос о женитьбе Мирабида на Мухаббат давным-давно решён и обсуждению не подлежит.
У тётушки Санобар в голове помутилось. А ведь нрав домулла-ака. Второй год гремит война, конца-краю ей нет. Девичий век жизни мотылька подобен: посиял яркими красками прозрачных крылышек, удивил мир — сгинул. Будет Мухаббат ждать Рустама, А вдруг как его, не дай господи, убьют! Сколько уже в кишлак похоронных писем прислано!.. А как изувечат!..
Откуда-то издали донёсся голос Максума:
— Мирабид — жених завидный, счастье так и плывёт к нему в руки. Недаром в кишлаке говорят, что на Мирабида упал благостный взгляд самого Ильяса-пророка. Во всём ему везёт. Даже хромота, и та на пользу. Так что не теряйся, не будь растяпой, лови удобный момент, пока Мирабид не раздумал. После войны ой как трудно будет замуж девушку отдать! Мужчин побьют видимо-невидимо, вот и получится дюжина невест на одного жениха. Не упускай Мирабида. А то, что он не такой красавчик, как этот учителишка… Не беда. В красоту лепёшку не обмакнёшь.
Максум умолк, сунул под язык щепотку насвая. Минуту-другую сидел наслаждался. И вдруг изрёк торжественно и грозно:
— Клянись… Клянись, невестка, небесным счастьем твоего покойного мужа и моего брата Ашурали, что вместе со мной будешь печься о счастье Мухаббат! Ну!..
Бедная женщина умоляюще сложила на груди руки, но Максум был непреклонен, жёлтые глаза его, казалось, впивались в самую душу.
— Клянусь, — прошептала тётушка Санобар, сама не своя от страха. Она страшилась Максума, но ещё больше её терзал страх за Мухаббат. А вдруг не вернётся с фронта Рустам или возвратится калекой!..
Максум облегчённо вздохнул и тут же, спохватившись, быстро проговорил:
— Э-э, невестка!.. Не хитри. Повторяй за мной: клянусь выдать замуж свою дочь Мухаббат за Мирабида. Слышишь? За Мирабида. Хош. О-омин!
Быстро распрощавшись, Максум зашагал прочь.
Всю ночь не спала тётушка Санобар. Маялась. Утром же, помогая дочери на поле, не выдержала, покаялась.
Мухаббат ничего не сказала. Будто ничего такого особенного не произошло, ловко продолжала вытягивать из хлопковых коробочек серебристо-белые комочки. Мать ожидала слёз, упрёков — чего угодно, только не этого жуткого молчания. Не выдержав, тётушка Санобар стала оправдываться.
— Что мне оставалось делать? Он призывал в свидетели тень, твоего покойного отца. Он заставил поклясться!.. И почему Рустам обязательно вернётся? Погубишь свою жизнь, доченька.
Тётушка Санобар горько заплакала. Мухаббат выпрямилась, шагнула через грядку к матери, обняла за плечи и заплакала тоже.
В окошко заглянул чахлый, иссечённый мелким дождём рассвет. Мухаббат дописала письмо, сложила вчетверо. Вновь развернула. Взгляд её остановился на последних строчках: «А обо мне, родной, не беспокойся. Всё у меня хорошо. Сердце живёт тобой! Жду! Жду! Твоя Мухаббат».
Вот уже в котором письме она лжёт Рустаму. Совсем-то ей не хорошо! Мать словно околдована дядей Максумом, плачет, умоляет забыть о Рустаме. Ну, любили друг друга… Ну и что? Мало ли влюблённых расходились я находили потом счастье?! Ещё малость — и женихи отвернутся. Да и где взять-то их, женихов? Женихами далёкие земли устланы, как огромным лоскутным одеялом, лежат, бедняжки, не шелохнутся!
Сложила письмо Мухаббат, задумалась. И тут словно её кто-то позвал: встрепенулась, как была, в лёгкой кофточке, кинулась из дому, пробежала двором, распахнула калитку… Ни души на улице, только семенят, сердито нахохлившись, озябшие горлинки.
Мухаббат поёжилась, прохваченная утренней прохладой, и вдруг сердце её гулко забилось, кровь хлынула в лицо горячей волной — из-за поворота улочки показалась могучая фигура Ильяса-почтаря. Он шёл, придерживая культёй свою сумку. Завидев девушку, широко, по-детски, заулыбался и, выхватив из сумки бумажный треугольничек, принялся размахивать им над головой. Добряк боялся, что Мухаббат перепугается — ведь кто его ведает, откуда письмо, кем писано? — и поспешил всем своим видом оповестить: мол, порядочек, от Рустама письмо.