Роман о Лондоне
Шрифт:
Все так ясно было в его воспоминаниях, последовательно и прозрачно, пока не привиделась ему эта голова. Дворцы Петербурга, Адмиралтейство, Париж и Сорбонна. Комнатушка над жильем Сазонова за несколько дней до эвакуации. Все это он видел точно наяву, осязаемо, выпукло, похоже, хотя и беззвучно. Представился ему и Невский проспект, и он прошелся по нему. Словно бы это было вчера, и никто его не задержал.
Но эта голова, возникшая перед ним в небе за окном, точно отрубленная на пне, наполнила его таким ужасом и страхом, что он едва не вскрикнул.
Черное море, Петербург, погрузка в Керчи на пароход — все это протекало сквозь него в несущемся во мраке поезде мерно и глухо, но эта голова вспыхнула
Репнина передернуло. Он подумал: все, что с ним было, соединилось в этом единственном лице. Так, значит, оно ему явится в последнее мгновение перед смертью?
Придя в себя и осмотревшись, он не обнаружил в купе никаких перемен, все оставалось на своих местах. Женщина, наблюдавшая за ним сквозь смеженные ресницы, по-прежнему без сна сидела напротив и улыбалась. Мужчины, прислонившись спинами к двери купе, все еще стояли в коридоре и курили.
Мальчик спал на своем сиденье.
Репнин попробовал продолжить чтение.
Примерно через час поезд прибыл на станцию Эксетер и встал. Репнин оживился — семь лет тому назад он прожил тут два месяца без Нади. Ему обещали найти в этом городке работу. Но сначала он должен был окончить какие-то курсы. Среди поляков, устроенных в Эксетере на работу, был один русский, Ильичев, он женился и обосновался в этом городке на постоянное житье. Но никакого желания сообщать о себе Ильичеву по пути к побережью у Репнина не было, хотя он и помнил его. Когда поезд остановился на станции в свете раннего утра, Репнин решил выйти из вагона и купить себе местные газеты, которые он семь лет назад не без удовольствия читал. Купив газеты, он вернулся в вагон и сел, разглядывая видную из окна часть городка, некогда столь хорошо знакомого ему.
Мысленно, как бы оторвавшись духом от тела или сойдя с поезда, чтобы провести день в этом полюбившемся ему городке, он пустился на прогулку по улицам Эксетера. Весь он был румяный, вымытый ежедневными короткими дождиками, после которых сразу же проглядывало солнце.
Море было совсем близко.
Почему он оказался в этом городке, где жил семь лет назад и где сейчас проведет на станции в поезде меньше четверти часа? Никто не знает, что он здесь. Даже Ильичев.
В памяти всплыл и маленький отель неподалеку от станции, где он остановился. Хозяин по утрам собственноручно обрабатывал небольшой садик перед ним. Неразговорчивый он был человек. Они сердечно здоровались. После этого хозяин снова возвращался к прополке. В отеле хозяин не появлялся ни к обеду, ни к ужину. Здесь всем заправляла его жена. Дочери были у нее на подхвате, исполняя вместо служанок всю работу. Старшая наводила порядок в туалетах, другая сестра готовила. Мать напоминала ей, чтоб она не запаздывала с послеобеденным чаем. Хозяйка постоянно спрашивала его, почему он не привез с собой в Эксетер жену. Она сама обслуживала его за столом. И всякий раз по воскресеньям приглашала в церковь.
Репнин успел полюбить знаменитый эксетерский кафедральный собор. Вернее, не столько сам собор, сколько парк вокруг него, он наслаждался в нем тишиной, как когда-то во Франции, в Бретани, куда они приехали с Надей и были так счастливы. Он надеялся по рекомендательному письму получить место преподавателя верховой езды в спортивной школе при женском колледже. Обещано было ему также, что он сможет читать лекции по альпинизму и охотоведению на основе кавказского и сибирского опыта. Но ни Кавказ, ни Сибирь никому тут были не нужны, от него добивались выступлений о Сталине. А поскольку он отказался от этого, то очутился на улице и должен был вернуться в Лондон, где дожидалась его Надя.
Вспомнились ему занятия в классе на тех самых курсах, которые должны
Зима в тот год выдалась особенно мягкая, но черному человеку было холодно в Эксетере.
Глубокая печаль застыла в его темных глазах. Во время рождественских праздников Репнин волей-неволей должен был вместе с хозяйскими дочерьми и гостями отеля присутствовать на праздничном богослужении в знаменитом кафедральном соборе. Служили мессу. Архидьякон Эксетера, известный проповедник, имел жену необычайной красоты, хотя и не первой молодости. Ильичев из-за нее захаживал к нему в гости.
Репнин предпочитал сидеть в парке, в тишине. Проповеди архидьякона всегда его забавляли: кого он имел в виду, поминая Бога — Бога-отца или Бога-сына? «Our Lord», поминутно восклицал архидьякон. И громко выкрикивал своим прихожанам нужный номер параграфа или страницы молитвенника, чтобы они могли читать за ним. Как, однако, легко ориентироваться в религии, где все распределяется точно по своим местам, будто товар в бакалейной лавке.
А тем временем газеты, купленные им на рассвете того дня, когда скорый поезд остановился на станции Эксетер, те самые местные газеты, которые семь лет назад он ежевечерне проглядывал, готовили ему неожиданный сюрприз. Они сообщали о судебном процессе по делу одного русского, обвиняемого в краже. Это не был Ильичев. Это было другое, некогда гремевшее в России имя, и, хотя Репнину не привелось встречать носителя его в Англии в эмигрантской среде, он вперился в него, не веря своим глазам. Известный финансист, автор серьезных трудов, богач, он часто упоминался в Лондоне наряду с Шульгиным, Алексеевым, Голицыным.
Помнится, у него была любовная история с одной молодой англичанкой, и брак его вызвал в обществе целый скандал. Затем последовал развод. Бывший богач впал в бедность. Время от времени молва доносила вести о том, что он пьянствует, скатываясь все ниже на дно жизни. Он давно уже порвал все связи с царской эмиграцией в Лондоне. И вот его имя снова всплывает в газетах. Ему предъявлено обвинение в шантаже бывшей жены и в воровстве. Истцом на суде выступала разведенная с ним жена.
Поезд тронулся, и Репнин жадно впился в газетные строки.
Газета дрожала в его руках.
Перед судом предстал, писалось в сообщении, престарелый, опустившийся, неряшливо одетый субъект с красно-синим лицом хронического алкоголика. Он ворвался в дом своей бывшей супруги. Она обвиняла его в краже денег. На суде обвиняемый отмалчивался, хотя судья установил, что он знает английский. Так он и стоял, пошатываясь, перед судом, точно немой. Ноги его волочились при ходьбе. Ссылаясь на его немощь и невменяемость, защита утверждала, со слов обвиняемого, некогда человека весьма состоятельного, что дом этот принадлежит ему, а не жене, и что он ничего не украл. На вопросы судьи обвиняемый не отвечал.
Судья явно был готов по возможности смягчить приговор и дать ему условное наказание.
Он указал прокурору на то, что обвиняемый, ныне впавший в ничтожество, в прошлом был человеком видным и влиятельным, к тому же англофилом, это и привело его в Англию после смерти царя Николая II. Тут обвиняемый душераздирающе завопил, что ничего не крал. Судья бросился его утихомиривать, пытаясь вытянуть из него какие-то сведения и сократить необходимую процедуру. Однако он не мог по закону обойти обязательный вопрос о том, каково имя, род занятий и адрес обвиняемого. Ответчику надлежало дать перед судом внятные ответы на все эти вопросы.