Роман о Лондоне
Шрифт:
Несчастный расплакался и, едва слышно произнеся свое имя, признался, что в настоящее время служит сторожем в общественной уборной.
И весь затрясся в рыданиях.
Прочитав эти последние слова, Репнин вскочил и вышел в коридор, где двое его спутников по-прежнему стояли, прислонясь к дверям купе, и курили свои трубки. Они решили, что, по всей видимости, Репнину надоело сидеть в купе, где он не мог вытянуть ноги, и поэтому дружелюбно указали ему на два свободные места в соседнем отделении. «You have a seat for two».
Репнин улыбнулся им, словно пробудившись ото сна и, поблагодарив, снова вернулся в свой темный угол под маленькую
В ушах его звучало это русское имя, как будто его выкрикивали за окном.
Бывшего юнкера задело не то, что кто-то из его соотечественников опозорил Россию — какая ерунда! — пусть это будет заботой Ильичева, живущего в Эксетере. Но что-то надломилось у него в груди, не давало дышать. Его поразила сама возможность такого поворота судьбы. Неужто лишь затем покинул Россию этот несчастный, чтобы дожить в Эксетере до того, что с ним произошло? Неужто все то, что было — война, революция, российская эмиграция, разметавшая людей по всей земле, неужто это все должно было совершиться лишь затем, чтобы русский дворянин превратился в Англии в грабителя? Женившись на своей англичанке?
И только для того остался жив?
В бешенстве ломая пальцы, Репнин попробовал вернуться к книге, которую Надя сунула ему в карман, поцеловав на прощание.
Что такое его жизнь, почему прошлое имеет над ним такую власть? Чего ждет он от своей судьбы? Каким образом избавит он Надю от нищеты? Что хорошего осталось в его жизни? Их любовь? Надя? Единственное женское лицо? На что может он еще надеяться, во что верить, чего ожидать — какого будущего?
Не странно ли, что из всех красот Средиземного моря, после целого лета, проведенного под этим синим небом, его и Надю спрашивают об одном лишь Мустафе? Знал ли он Мустафу? Только Мустафу они и помнят.
Отложив газеты, Репнин снова взялся за книгу, пытаясь забыться и отогнать терзавшие его мысли и воспоминания. Он стал рассматривать миниатюры, среди которых был портрет королевы. Одно лицо, показавшееся ему необыкновенно красивым, привлекло его внимание. Прекрасное лицо, надменное и утомленное. (Лицо человека, много повидавшего на своем веку и много пережившего.)
Fulke Greville, lord Brooke — гласила надпись под портретом.
Его убил лакей в 1628 году.
Заинтересовавшись этим человеком, Репнин стал читать его стихи, приведенные в жизнеописании лорда. Первые строки звучали так: «Oh wearisome Condition of Humanity. О, утомленное, несчастное человечество. Created sicke commanded to be sound. Ты сотворено болезненным, зачем же требовать здоровья от тебя!»
Репнину понравились эти строки, и он стал читать дальше. Оказалось, перу лорда Брука принадлежит и трагедия. Репнин не поверил своим глазам. Трагедия лорда Брука называлась «Мустафа».
Дыхание пресеклось у него в груди: разве возможно, чтобы по прошествии трех с лишним столетий это имя настигло его? Почему? Каким образом? Что это за знак? Не абсурд ли это? Какую связь имеет все это с его жизнью, с судьбой женщины, которую он любит и которая олицетворяет для него все светлое, что у него еще осталось в жизни?
ОКЕАН И КУПАЛЬЩИКИ
St. Mawgan — небольшое местечко в Корнуолле, расположенное неподалеку от последних станций железной дороги на берегу океана, на крайнем западе Британских островов. Восьмого августа того года Репнин добрался до этого местечка на каком-то допотопном такси, встретив на дороге, идущей вдоль моря, один-единственный
Репнин ехал вдоль берега, слева от него вздымались скалы, изрезанные глубокими расселинами с залежами песка, казалось, принесенными ветром из Сахары. Вдали из зелени низкорослого сосняка поднималась голубая гора, а на переднем плане за деревьями вставала церковная колокольня. Все здесь ему напоминало Бретань, но что такое Корнуолл, как не та же Бретань, отделенная морем от Европы?
Наконец, миновав обширное поле аэродрома и маленькую речушку, такси свернуло в поселок и оказалось среди домов, разбросанных под деревьями, с кровлями, заросшими плющом, и стенами, увитыми ползучими розами. У въезда в местечко росла пальма.
После долгих расспросов отыскали нужный отель. Это было причудливое старое каменное строение, носившее на себе следы архитектуры ренессанса, над железной калиткой которого в обрамлении зеленой гирлянды золотыми буквами было выведено название «Крым» — «The Crimea».
Отель, очевидно когда-то бывший дворцом, весь зарос плющом и колючими розами. В него вели двери в черном обрамлении. Над дверями мраморный герб. По левую и правую стороны на входящих смотрели по три больших окна, которые открывались вверх. На втором этаже таких окон было семь. Репнин нарочно их пересчитал. Он долго ждал, пока откроют дверь. Высокие трубы слева и справа по краям крыши напоминали дымоходы сгоревшего дома. Остовы пожарища. На развалинах.
Нелепым казалось и название отеля. Англичане, включая и самых неимущих, давали своему дому название какого-то места, личности или понятия особенно дорогого хозяину. Но почему именно это название дано отелю, предназначавшемуся, по словам графини Пановой, для поправления здоровья эмигрантов — поляков и русских, — воевавших на стороне Великобритании?
Возможно, этим, подумал не без сарказма Репнин, им хотят напомнить о падении Севастополя?
Оцепенение и тишина на улицах, в садах и парках навевала мысли о глубоком и покойном сне и позднем пробуждении местных обитателей. Вот так, подумалось ему, затерянный где-то между Лондоном и океаном, он точно оборвал все связи со своей женой, своим прошлым, с Россией, покинутой им много лет назад. Что бы ни случилось с его женой в больнице, что бы ни произошло с русской эмиграцией в Лондоне, неотделимой от собственной его судьбы, что бы ни стряслось в тот день в каком-нибудь другом уголке земного шара — он все равно ничего не ощутит, ничего не будет знать. Ему предстоит провести на берегу океана четырнадцать дней безмятежного отдыха. Но ведь он, содрогнувшись внутренне от этой внезапной мысли, вдруг подумал Репнин, мог здесь родиться и умереть, как кончат свою жизнь в глуши этого заштатного местечка многие и многие из тех, кто еще не проснулся в это утро.
Наконец дверь перед ним открылась и его проводили в большую комнату первого этажа с устоявшимся запахом сырости и лавра, но безукоризненно чистую. Когда подняли жалюзи, он увидел перед своими окнами ухоженный садик, видимо, ранее бывший общинным кладбищем. Такое соседство англичанину, однако, нисколько не мешает. Англичане любят старые кладбища, где так приятно посидеть после обеда на скамье и почитать газеты. Юные парочки нередко находят приют для любовных утех между могильными холмами. Это называется в Англии «заниматься любовью». «Making love».