Роман женщины
Шрифт:
И Мари посмотрела на часы.
— Ты выгоняешь меня? — заметил граф д’Ерми.
— Какая мысль, папа, возможно ли это?
— Значит, мне не о чем беспокоиться, и я могу оставить тебя. Итак, до завтра.
— До завтра.
Но граф не успокоился. Это письмо заставило его подозревать существование какой-то тайны, тем более что нетерпение, с каким Мари дожидалась его ухода, не осталось им не замеченным. Однако Мари проводила отца до передней, поцеловала его, и он вышел.
Вернувшись к себе в комнату, Мари позвонила и так сильно, что удар звонка поразил ухо графа, не успевшего
— Куда ты? — спросил граф бегущего слугу.
— Приказать закладывать лошадей, — отвечал он.
— Хорошо, ступай!
Граф остановился в раздумье, спрашивая себя, куда бы так поздно могла ехать его дочь. Первым движением его было воротиться, но, подумав немного, он продолжал свою дорогу. Выйдя на улицу, он отпустил свою карету, подозвал фиакр, велел ему остановиться на некотором расстоянии и спрятался за угол.
Через четверть часа ворота отеля де Бриона растворились, и карета Мари, выехав из них, понеслась по улице. Граф бросился в фиакр и, показывая луидор кучеру, велел ему следовать за каретой. Последняя проехала мост Святых Отцов, Карусельную площадь, повернула на улицу Дофина, проехала еще несколько улиц, перерезала бульвар и остановилась у дома на улице Табу.
Страшная мысль промелькнула сначала в голове графа: он думал, что Мари поехала к Леону; но, видя, что карета ее взяла это направление, он радовался своей ошибке. Да и действительно могло быть то, что она сказала ему: она хотела избавить Эмануила от лишних хлопот и поэтому выехала одна, не теряя времени. Итак, он видел, как карета Мари остановилась, как она вышла из экипажа и как она вошла в подъезд означенного дома. Подождав минут пять и видя, что она осталась там, он позвонил, в свою очередь. Сердце его билось страшно.
— Сюда вошла сию минуту дама? — спросил он привратника, отворившего ему ворота.
— Сюда, сударь.
— К кому?
Привратник медлил с ответом.
Граф показал ему тот же луидор, который придал быстроту наемному фиакру; он же развязал и язык привратника. Правду сказал Филипп Македонский, что «нет двери, которую бы не растворил золотой ключ».
— К кому же? — повторил граф.
— В квартиру одной дамы.
— А кто такая эта дама?
— Г-жа Юлия Ловели.
— Чем она занимается?
Привратник отвечал улыбкой.
— Ну говори же?
— Боже! Она… она… хорошенькая женщина… впрочем, она очень добрая, и мы не можем на нее жаловаться. Всякий живет как хочет…
Холодный пот выступил на лбу графа. Он не мог угадать ничего, хотя и чувствовал, что причина, заставившая приехать сюда его дочь, была постыдна. Победив, однако, свое волнение, он продолжал:
— И часто приезжает к ней эта дама?
— Нет, мы видим ее впервые, не так ли? — прибавил привратник, обращаясь к своей жене. Он хотел честно заслужить эти 25 франков.
— Да, — подтвердила последняя.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Положительно уверены, сударь.
— Хорошо, теперь выпусти меня, — сказал граф и бросил луидор на стол.
Привратник
— 1813 года, — сказал он, побрякивая им, как бы желая убедиться в настоящем звуке золота. — А мы спали с тобой, жена, — прибавил он.
— Это доказательство, что счастье приходит во сне, — отвечала та и расхохоталась.
Граф, полный тревоги и страха, почти плача влез в фиакр и, несмотря на холод ночи, решился ждать.
XII
Юлия разглядывала Мари: она сознавала свое преимущество, ей нечего было бояться, словом, она торжествовала. Однако чувство, понятное каждому, не позволяло ей первой прервать обоюдное молчание. К тому же с Мари она не могла быть так откровенна, как была с Леоном; она понимала необходимость убедить г-жу де Брион, что ее образ действий имеет за собою право, а следовательно, и оправдание, и чтобы последняя не могла винить никого, кроме себя, в последующем несчастье. Юлия была слишком умна, чтобы не войти в ту роль, которую готовилась разыгрывать; а между тем, она молчала и, обозревая молодую женщину, думала: «Как она прекрасна!»
Наконец Мари решилась заговорить.
— Мы одни? — спросила она.
— Совершенно.
— Точно ли вы Юлия Ловели?
— Я перед вами.
— Так это вы прислали мне записку час тому назад?
Юлия утвердительно кивнула.
— Знаете ли вы, что вы сделали?
— Знаю.
— Вы погубили меня! Вы отравили жизнь моего мужа, будущность моей дочери — все!
— Да.
— Вы знали все это и не остановились?
Юлия понимала, что следовало быть слишком жестокою, чтоб иметь хоть какое-нибудь оправдание.
— Да, — отвечала она в последний раз, подпирая голову рукой и глядя пристально на свою соперницу.
— Значит, ненависть ваша ко мне не имеет пределов?
— Вы правы, я ненавижу вас!
— За что? Что я вам сделала? — спрашивала Мари.
— Что сделала! Вы спрашиваете, что вы сделали? Судьба бросила вас на дороге моих желаний, надежд — вот ваша вина. Я принадлежала Эмануилу — он бросил меня для вас; я отдалась де Грижу — он влюбляется в вас, он становится вашим любовником, потому что выбор между нами затруднить никого не может: вы молоды, прекрасны, вы отдаете себя не за деньги… Вот за что я ненавижу вас, и вот зачем я хотела уничтожить все, что ставило вас выше меня, т. е. ваше имя, происхождение, чувство, добродетель. Чтоб опрокинуть статую, я разбиваю пьедестал.
— Боже мой, Боже мой! — воскликнула Мари. — Что будет со мною?
— То, что бывает с теми, кто обманывает мужа. О! Эмануил не принадлежит к разряду обыкновенных обманутых мужей, я знаю его и потому мщу. Я не понимаю, как, будучи любимою им, вы решились променять его на кого бы то ни было?
— Вы тоже принадлежите тому, для кого и я променяла его, не так ли?
— Какую вы честь делаете Мне, становясь со мною вровень. Как, добродетельная Мари де Брион и падшая Юлия Ловели отныне стоят друг друга! Я рассчитывала на победу, но, признаюсь, не ожидала, что она могла быть такой полною.