Роман
Шрифт:
– Ну что ж, ты не только любопытная, маленькая пьяница. Как это было? Мне кажется, я могу сказать, что оно было нормальным, если любое детство можно назвать нормальным. Отец работал, мать сидела дома, мы всегда жили в достатке, так что деньги не были проблемой или тем, что вызывало напряжение между моими родителями. Я всегда был всем обеспечен. У моих родителей не было причины быть строгими со мной. У меня всегда были отличные отметки, и я никогда не привлекал к себе негативного внимания, не проявлял непослушания или озорных наклонностей. Они предпочитали не замечать и игнорировать,
Мой мыслительный процесс, на который изрядно повлиял алкоголь, старается преуспеть и вдуматься в данный им ответ, пытаясь не показывать, что в данный момент мой мозг сродни мозгу золотой рыбки, и я стараюсь отогнать прочь мысли, которые вызвали в моей голове его слова.
– Я очень волнуюсь по поводу предстоящей встречи с твоими родителями. Думаешь, я им понравлюсь?
– Мои невнятные слова практически заглушает рев самолета, и я морщу нос, когда наши взгляды встречаются.
– Мышка, я абсолютно не сомневаюсь, что они полюбят тебя с первой минуты, как увидят.
Я улыбаюсь и хихикаю, когда слышу эти слова.
– В самом деле?
– Как может быть иначе? Ты совершенное несовершенство, которое во что бы то ни стало, хочет стать идеальной.
– Он касается моих волос, заправляя прядь мне за ухо, и смотрит на меня, улыбка читается в его взгляде.
Я вздыхаю, когда мои веки с трепетом закрываются, тихо вытираю свои глаза, прежде чем опереться на его сильное тело и неосознанно положить голову ему на плечо. Я наклоняю голову так, чтобы посмотреть вверх, на него; улыбаясь, я нежно шепчу:
– Ты любишь меня, Роми.
Моя рука сама по себе движется к его лицу, чтобы коснуться его, но чувство самосохранения останавливает движение моей руки менее чем в дюйме от его щеки. Наши взгляды остаются неразрывными, пока выражения лиц становятся серьезными. Я собираю в себе еще больше мужества и продолжаю:
– Ты не хочешь в это верить; я, честно говоря, всегда задавалась вопросом, способен ли ты любить, но никогда не переставала надеяться на время, когда это произойдет, потому сейчас я чувствую это, Роман.
Он медленно качает головой, и, глядя на меня сверху вниз, его пальцы касаются моих волос, а глаза пристально смотрят на лицо.
Его прекрасная улыбка заставляет пасть последние крохи моего стеснения.
– Я понятия не имею, что это за чувство, которое испытываю к тебе, мышонок. Я точно знаю, что никогда в своей жизни не был также очарован, как и заинтригован ни одной другой женщиной. Если тебе угодно называть мою растущую симпатию к тебе «любовью», то я позволяю.
Я прижимаюсь к нему, положив лицо в изгиб его шеи, и забрасываю свои босые ноги в одних чулках поверх его бедер. Уверенной рукой он плавно проводит вверх и вниз, лаская мои ноги; последнее, что я ощущаю, прежде чем отключаюсь, будто то, от чего мои веки становятся тяжелее, это хихиканье Романа, волной проходящее сквозь меня.
– Время просыпаться, мой пьяненький мышонок.
– Глубокий успокаивающий голос Романа будит меня, пока он рукой притягивает меня за плечо, а губами прижимается к моему лбу.
– Ох, прости. Я не собиралась засыпать, я хотела дать глазам отдохнуть пару минут. Неужели мы в беде потому, что я уснула?
– Последние слова я произнесла, зевая.
– Нет. Вовсе нет никаких проблем, твоей единственной проблемой могу стать только я. Идем со мной, - он встает и тянет меня за руки, поднимая тем самым на ноги.
Не отводя от меня взгляда, он спрашивает:
– Ты твердо стоишь на ногах?
Я хихикаю.
– А если нет, ты понесешь меня на руках?
– Понесу, если понадобится. А теперь ответь на вопрос, мышка.
– Я слышу стальные нотки в его голосе, хоть во взгляде по-прежнему играют озорные искорки.
– Я в порядке. Я могу идти, уверяю.
Я чувствую, что делаю свой первый осторожный шаг на неизведанную территорию, место, где даже по истечению всего этого времени я держалась за нежеланные истины, на которые Роман Пейн способен, а также где я отбывала наказание от его рук. Я использовала эти истины, чтобы не дать ему добраться до последнего священного места своего сердца. Места, которое я держала запертым от него на замок, где он не мог навредить маленькой девочке, которая прячется за моим сердцем. Но теперь, когда я смотрю на его привлекательное лицо; лицо, которое сияет изумлением и любопытством… Я чувствую, как он просачивается в мое сердце, как и в ее, такое невинное.
– Хорошо.
Он вынимает свой ноутбук с верхней багажной полки, протягивает правую руку ко мне и выдерживает паузу. Я с серьезным видом смотрю ему в глаза, когда кладу пальцы ему в ладонь и ощущаю, как его сильная теплая рука немедленно окутывает мою. Когда мы выходим из самолета, что-то между нами меняется, нечто до сих хрупкое, пускающее корни в наше понимание друг друга.
Краем глаза я замечаю безупречно одетого консьержа, который вносит наш багаж в отделанное мрамором фойе номера люкс. Я в восторге от роскоши вокруг меня, и с моих губ слетает восторженный шепот:
– О боже мой…
Чары рушатся, стоит Роману прочистить горло и пристально взглянуть мне в глаза. О, эти глаза, они словно голубизна небес, такие скрытные, но в то же время в них плещут озорные искорки, когда он медленно выгибает бровь.
Волна эротического возбуждения проходит сквозь меня при виде Романа, сидящего на черном, большом, с широкой спинкой кожаном кресле, при этом его левая лодыжка лежит на правом колене, а пальцы сложены вместе под подбородком с дьявольской ухмылкой на губах.
Не превосходная греховная аура, которую он показывает, а его голос, скрытый в темноте, пока он произносит команду «Раздевайся», от которой я вспыхиваю и начинаю истекать горячими соками между бедер.
Черт, мне нравится, когда он такой; и требовательный, и в то же время достаточно игривый, чтобы не бояться омрачить такие вот очень редкие моменты между нами.
Хоть тон его голоса, как и похотливая улыбка, говорят мне, что я вне опасности, мне все равно трудно дышать. Мне сложно сдерживать дрожь желания, когда я медленно расстегиваю молнию своего кружевного платья без рукавов, длиной до пола. Тонкий материал скользит вниз по моему телу.