Роман
Шрифт:
– По вашей реакции я смею предположить, что вы не знали о том, что беременны.
Я моргаю, тем самым подтверждая ее догадки.
– Эммм… Ну, тогда, я хотела бы поздравить вас.
– Она улыбается, глядя на меня, и я моргаю дважды… пауза… вновь моргаю дважды… опять пауза… два раза… и вновь делаю паузу.
– Шшш… Хизер, прекратите, у вас сейчас начнется приступ паники или того хуже: случится припадок, если вы не успокоитесь. Так-то лучше.
Она вздыхает, когда снимает свои очки и потирает рукой переносицу, а затем продолжает:
– Итак, как я понимаю,
Она с шумом вздыхает, прежде чем вновь одеть очки.
– Из того, что вы помните в гостиничном номере, вы были одни, Хизер?
Я смотрю на нее секунды три, прежде чем моргнуть один раз.
– Вы застали кого-то во время кражи со взломом, Хизер?
Моргаю один раз.
– Можете вспомнить, сколько их было?
Моргаю дважды.
– Был ли мистер Пейн в номере или где-нибудь в гостинице во время нападения?
Глядя в ее зеленые глаза своими, наполненными слезами, я моргаю дважды, от чего слезы катятся вниз и струятся вниз по моему лицу.
– Нет? Вы говорите «нет», Хизер? Или просто моргаете, чтобы отогнать прочь выступившие слезы? Моргните раз, если это слезы, и дважды, если это и впрямь ваш ответ.
Я быстро моргаю дважды, после чего мои веки тяжелеют, и обезболивающее в капельнице, наконец, уносит меня в благодатную, покрытую мраком, темную пелену.
Глава 17
Роман
Я надеюсь. Чувство, которое я уж точно никогда не испытывал ранее, но именно надежда — то чувство, которое щемит мне грудь, когда ухожу от больничной койки своей маленькой мышки. Я надеялся, что она докажет самой себе, что достойна тех чувств, которые я пытаюсь подавить в себе с самого начала. Сказать, что она доставила мне несказанное удовольствие, было бы пародией на чувства, которыми меня накрыло, когда я слушал пересказанный доктором Пирсон вчерашний разговор с Хизер.
Она болтала о какой-то ерунде, которую мне стоит обсудить с Хизер, когда она будет чувствовать себя лучше, но едва поговорив с ней, я поворачиваюсь на каблуках, направляясь в приемный покой, и набираю Эндрю.
— Мистер Пейн?
— Эндрю, моя невеста и впрямь достойная спутница жизни. Прекращай все. Пусть все останется, как прежде.
— Будет сделано, сэр. Кстати, поздравляю вас обоих: вас и Хизер.
— Спасибо, Эндрю.
Я вхожу в сувенирный магазин и трачу около десяти мучительных минут, рассматривая позорный выбор цветов, предоставленных на продажу, и взяв единственный букет, чьи лепестки не увяли, вручаю его флористу.
— Убери прочь этот целлофан. У вас в этом богом забытом месте есть хоть какое-то подобие вазы?
— Эмм… Д-да, сэр, — я перевожу взгляд в указанном направлении и стискиваю зубы, чтобы не разразиться проклятьями, когда вижу предложенный вариант.
Убогое подобие стеклянной вазы стоит на противоположной полке, на стене. Я тяжело вздыхаю, и, выбрав наименее ужасный из букетов, вручаю его кассиру, чтобы она могла снять этот ужасный горчичного цвета целлофан.
— Поставьте их в ту вазу с водой и украсьте по бокам этими маленькими веточками с белыми цветами.
— Гипсофилы стоят на десять долларов дороже.
Я впиваюсь в нее уничтожающим взглядом, когда подвигаю ей свою карту «Американ Экспресс» через прилавок.
— Я похож на того, кого заботит трата лишних десяти баксов на гипсофилы?
Она делает все, что я сказал, не проронив больше ни слова, пока я пишу открытку, чтобы вложить в букет своей маленькой мышке.
«Моя драгоценная маленькая Мышка,
Меня мало кто способен удивить. Это происходит так редко, что я даже не могу припомнить, когда в последний раз кому-то это удавалось. Как только мы вернемся в Штаты, то сразу же поженимся, как только ты оправишься от ушибов. И, любовь моя, когда ты официально станешь миссис Хизер Джослин Маккензи Пейн, ты сможешь счастливо и покорно жить вместе со мной.
Поздравляю тебя, номер тринадцать, именно тебе достался крошечный кусочек меня, остальные двенадцать не сумели убедить меня и показать, ради кого я держался.
Всегда твой Сатана в обличии Ангела.
— Роман.»
Я нахожусь в приподнятом настроении, пока подхожу к палате Хизер, гордо держа перед собой этот ужасный букет. Я любезно стучусь в палату, вхожу, и мой взгляд тотчас устремляется в ее сторону. Я колеблюсь в порыве, хочу рвануть к ней, но то, что я вижу, останавливает меня. То, что я вижу перед собой, отличается от того, что я предполагал
лицезреть: женщина со светлыми спутанными от запекшейся крови волосами, служанка, склонилась над ее коленями и истерически рыдала.
Ничто не смогло бы подготовить меня к ужасному зрелищу, открывшемуся моему взору.
Левая сторона лица Хизер так распухла, что напоминала гротескную маску, с которой один глаз был зашит в углу, возле ее виска, и шов тянулся по линии роста волос к уху. Правая сторона тоже ужасно избита, на ней четко виднелись следы от пальцев, все десять были легко различимы, и сравни их кто-то с моими, то легко идентифицировал бы их на ее изуродованном лице.
Я почти не вижу белую склеру ее глазного яблока, но вижу ее глаз цвета темного ириса, мои губы пытаются изобразить некое подобие улыбки, когда я шепчу:
— Привет, ты…
Она закрывает глаза и отворачивается от меня, слезы катятся из ее опухших глаз, и странное напряжение в моей груди уже не кажется чем-то удивительным. Я знаю, Хизер пробралась в мое сердце, и у меня нет слов, чтобы выразить это, я лишь стараюсь сохранить голову на плечах.
— Сколько «первых раз» может быть у человека в один день?
Несомненно, все, что я слышал о любви, о боли с самого моего рождения, все это мгновенно рушится в тот самый момент.
Я наклоняюсь, чтобы поставить цветы на стол, и пытаюсь извиниться.
— Прости, они ужасные и дешевые, знаю.
И вот, божественная благодать, снизошедшая на меня, рушится единственным человеком, которого я когда-либо видел перед собой, и тотчас одним ударом уничтожает душу. Разрывает от подбородка до паха на части, когда эти шесть резких слов слетают с ее губ.